Дитя господина Лина - Клодель Филипп. Страница 5
Господин Барк, понимая, что Лин разглядывает парк, указывает на него пальцем.
– Там совсем другой мир. Там люди никуда не спешат. Только детишки резвятся. Смеются. Это другое дело. Видели бы вы, как улыбаются детишки на каруселях, на деревянных лошадках моей жены! Улыбаются во весь рот! А ведь если вдуматься, карусель с лошадками – просто вращающийся круг. Что в нем так привлекает детей? Меня всегда это волновало. Я обожал смотреть, как моя жена приводит карусель в движение, я знал: ее работа – радовать детей.
Когда господин Барк говорит, господин Лин слушает его очень внимательно и смотрит на него, словно понимает каждое слово и боится что-нибудь упустить. Старик чувствует в голосе господина Барка грусть, глубокую печаль, словно в нем говорит его рана, словно его боль просачивается в каждое слово, в каждую фразу, подобно соку, который течет в стволе дерева, хоть мы его и не видим.
И внезапно, не подумав, дивясь собственным действиям, господин Лин кладет левую руку на плечо господина Барка, точь-в-точь как тот поступил накануне, и улыбается. Барк улыбается в ответ.
– А я все болтаю, болтаю… Какой балабол! А вы очень любезны. Покорно меня выносите. Мне становится лучше, когда я с вами говорю. Раньше я говорил с женой…
Пауза длится недолго, ровно столько, сколько нужно, чтобы бросить на землю очередной окурок, аккуратно его раздавить, взять новую сигарету, закурить, закрыть глаза и насладиться первой затяжкой.
– Она скоро должна была выйти на пенсию. Оставался год. Но не бросишь ведь просто так карусель, мы хотели найти кого-то на замену, хорошего человека. Жена не могла уступить свое место абы кому и очень беспокоилась. Считала карусель своим детищем, ребенком, которого так и не родила…
У человека-горы блестят глаза, ярко-ярко. Наверное, от холода или от сигаретного дыма, думает господин Лин.
– Мы не хотели здесь жить, никогда не любили этот город, не знаю, нравится ли он вам, но мы его терпеть не могли. Мы мечтали купить маленький домик где-нибудь в деревне, в глуши, неважно, в полях, рядом с лесом, с рекой, в таком месте, где немногочисленные жители знали бы друг друга по именам и здоровались при встрече. Не знаю, существуют ли такие уголки на земле. Здесь все иначе… Вы уже уходите?
Господин Лин поднялся. Смеркалось, а он не взял с собой ничего, чтобы покормить внучку. Надо успеть возвратиться домой, пока она не проснулась и не заплакала от голода. Она никогда не плачет, но именно потому, что дедушка всегда рядом, готовый исполнить любое желание и прогнать страхи. Старик надеется, что так будет всегда.
Господин Барк смотрит на Лина с удивлением и грустью. Старик понимает, что Барк озадачен и расстроен, тогда он кивает на малышку – мол, пора идти.
– Сандьё… – говорит господин Барк с улыбкой. Господин Лин снова кивает.
– Ну, до свидания, господин Tao-lai! Скоро увидимся!
Старик трижды кланяется, чтобы попрощаться с господином Барком, и поскольку рукопожатие невозможно – дедушка прижимает к себе малышку – Барк тяжело опускает на плечо старика теплую ладонь.
Господин Лин улыбается. Только этого он и ждал.
В общей спальне господина Лина ждут женщина с берега и молоденькая переводчица. Все беспокоились, что его долго нет. Так говорит переводчица. Господин Лин объясняет, что ходил гулять. Рассказывает о скамейке и о человеке-горе на скамейке. Женщина с берега успокаивается. Спрашивает, все ли в порядке, может ли она чем-то помочь. Господин Лин собирается сказать «нет», но внезапно спохватывается, спрашивает, нельзя ли получить пачку сигарет. Да, он хотел бы покурить.
– Я не знала, что вы курите, папаша, – удивляется девушка. Затем переводит просьбу.
Женщина с берега слушает перевод с улыбкой. Хорошо, конечно, ему будут выдавать по пачке сигарет в день.
Перед уходом женщина с берега долго что-то говорит молодой переводчице. Та время от времени кивает. Повернувшись к Лину, поясняет:
– Папаша, вы не сможете остаться здесь навсегда. Это временное решение. Контора по делам беженцев скоро решит ваш случай, как и остальные. С вами побеседуют разные люди, вас осмотрит врач. Ничего не бойтесь, я буду с вами. Вам обязательно предложат какой-то вариант жилья, где будет намного удобнее. Все наладится.
Господин Лин не знает, что на это сказать. Поэтому молчит. Рта не осмеливается открыть. Не осмеливается признаться в том, что, несмотря на присутствие чужих людей, ему здесь хорошо, да и малышка уже привыкла, вроде бы и ей нравится. Вместо того чтобы произнести все это, Лин задает один-единственный вопрос: как на языке страны сказать «добрый день»? Молодая переводчица отвечает. Старик повторяет слово несколько раз – вбивает в голову. Закрывает глаза, концентрируется. Открыв глаза, Лин видит, что женщины улыбаются. Спрашивает у девушки, в какой провинции она родилась.
– Я родилась здесь, – говорит она. – Мои родители приплыли сюда на корабле, как и вы, а я уже была у мамы в животе.
Старик стоит, разинув рот, словно ему открылось чудо. Родиться здесь – для него это невероятная бессмыслица. Он спрашивает, как зовут девушку.
– Сара, – отвечает она.
Господин Лин хмурится. Он такого имени не знает.
– А что твое имя означает? – обеспокоенно спрашивает Лин.
– Да просто Сара, папаша, Сара значит Сара. И все.
Старик качает головой и думает о том, что страна, в которой имена ничего не означают, – довольно любопытное место.
Женщины уже у двери. Каждая прощается с Лином за руку. Он кланяется, все еще прижимая ребенка к груди. Теперь надо покормить малышку. Старик усаживается в отведенном ему уголке, опускает Сандью на матрас, раздевает ее. Она открывает глаза. Он ей напевает песенку. Затем надевает на внучку легкую хлопковую рубашку, которую девочка носила дома, на родине. Рубашка полиняла. Господин Лин стирает и сушит ее у батареи каждое утро. К вечеру она высыхает.
Старик снимает с себя верхнюю одежду, аккуратно убирает ее в сторону, всю, кроме пальто, которое по ночам использует в качестве дополнительного покрывала – постоянно боится, как бы малышка не простудилась.
Другие семьи сели в круг и ужинают. Примерно в десяти метрах от него. Дети в основном отворачиваются от старика, как и женщины. Мужчины время от времени бросают на него взгляд, затем снова опускают глаза и продолжают жадно утолять голод. Раздается чавканье, причмокивание, стук палочек. Рядом с матрасом господин Лин обнаруживает миску риса, суп с лапшой и кусок рыбы. Он благодарит и дважды кланяется. Никто не обращает внимания.
Старик размягчает рис во рту, превращает в кашицу, затем дает малышке. Зачерпывает суп ложкой, долго на него дует, чтоб тот не обжег маленький нежный язычок. Рыбу он тоже размельчает, но девочка наедается быстро и больше не хочет. «Спать ей уже пора», – думает господин Лин, вспоминая, как несколько лет назад наблюдал за тем, как жена точно так же кормила их сына, теперь погибшего. Старик беспрестанно думает о жестах жены, и в памяти черпает знание того, как надо говорить с малышкой и как надо о ней заботиться.
Мужчины снова играют в маджонг. Из маленьких стаканчиков они пьют рисовую водку – залпом каждую стопку. Женщины моют посуду – миски, блюда, кастрюли. Дети кричат друг на дружку, ссорятся. Самые маленькие зевают, потирая глаза.
Господин Лин ложится на матрас, тонкими исхудавшими руками обнимает внучку, закрывает глаза, присоединяется к просмотру сновидений.
На следующий день на улице очень светло. Солнце пытается прокусить небо, прорвавшись в мир белым сиянием. Стало холоднее. Господин Лин во всех своих одежках идет по тротуару, аккуратно держа малышку. В кармане у него – полученная с утра пачка сигарет. Одна из женщин принесла сигареты и еду из конторы по делам беженцев. Оттуда каждый день приносят еду.
– Кажется, это для вас, папаша, – сказала она и, пожав плечами, протянула пачку старику.
Мужчины в полусне после ночи, проведенной за игрой, что-то пробурчали из другого конца комнаты, со своих матрасов, затем умолкли.