Царица амазонок - Фортье Энн. Страница 110

Однако солнце взошло, а Ник так и не появился.

Я услышала тихий щелчок дверного замка… и ничего больше.

Выйдя в гостиную в пижаме с монограммой, я нашла маленький листок бумаги на столике у дивана. «Скоро вернусь. Н. Б.»

– «Н. Б.», – вслух произнесла я, чувствуя легкое раздражение. – Не просто «Н», а «Н. Б.»?

Заглянув в открытую дверь главной спальни, я поняла, что Ник действительно ушел. После короткой схватки с собственной совестью – а на самом деле это скорее был рыцарский поединок, в котором мои сомнения были очень быстро выбиты из седла, – я пересекла комнату и опустилась на колени около кровати.

Чемоданчик стоял все там же, но теперь он был заперт. Впрочем, это вряд ли имело значение; я ведь уже знала, что лежит внутри.

Прислушиваясь к каждому звуку, я предприняла новые поиски большого конверта, но укромных уголков здесь было не так уж много – на платяном шкафу, внутри его, под подушками на кровати… И тут мой взгляд наконец натолкнулся на гигантскую красную османскую вазу с ярким цветочным орнаментом. Ник был из тех людей, которые вполне могут спрятать что-то драгоценное прямо на виду.

И в самом деле, все оказалось там: толстый конверт, пачка паспортов и «История амазонок». Переплетенный в мягкую кожу, настолько истертую, что она едва держалась на нескольких нитях вокруг страниц, манускрипт представлял собой листы, покрытые латинским текстом, сильно поблекшим от времени; казалось, буквы словно были написаны едва видимой акварелью. Несмотря на грозившую мне опасность, я испытала бурную радость оттого, что Ник пока что не отдал драгоценную книгу мистеру Людвигу и Крису Хаузеру. Теперь она наконец-то в безопасности, в моих руках.

Что же касается конверта, то я вовсе не собиралась брать его с собой, я лишь хотела бегло просмотреть его содержимое. Однако как только я прочла документы, которые накануне вечером изучал Ник, то осознала, что не могу оставить их здесь. Потому что прямо передо мной, черным по белому, был написан ответ на мой главный вопрос: что на самом деле ищет мистер аль-Акраб? Яркий утренний свет сделал это пугающе очевидным, и я с тошнотворной уверенностью поняла, что должна убраться отсюда до возвращения Ника. Не просто из этой комнаты или из номера гостиницы, но и вообще из жизни Ника.

Стамбульский аэропорт Ататюрк был полон утренней суеты. Мужчины в деловых костюмах толпились в каждом углу и у кофейных автоматов, и мне пришлось простоять в очереди полчаса лишь для того, чтобы узнать, что первый самолет в Лондон, в котором есть свободное место, вылетает в три часа дня.

– Вы уверены, что нет иного способа добраться до Англии быстрее? – спросила я. – Я не против пересадок.

– Мне очень жаль, – сказала девушка, еще раз проверяя данные в компьютере. – Есть только рейс на Амстердам в одиннадцать тридцать.

Какая ирония! Именно так я и подумала, пробираясь между чемоданами и зомби, смотревшими в пустоту и прижимавшими к ушам мобильные телефоны; я искала какое-нибудь кафе, где могла бы скоротать время до вылета. Снова очутиться в Амстердаме! Да еще теперь, когда я была одета как для выхода на подиум – в шляпе с широченными полями и солнечных очках размером с Милан… И все это благодаря дорогим модным магазинам рядом с отелем «Чираган-Палас», меньше чем за пять минут сожравшим половину моего состояния.

Устроившись в отдельной кабинке с крадеными бумагами и завтраком, я достала тот документ, который так потряс меня, когда я впервые увидела его в комнате Ника два часа назад. Это было короткое сопроводительное письмо на простом листе бумаги, без подписи, и гласило оно следующее:

Внимание, Джамбо.

Мы включили шакалов в меню. По камню за голову. Только свежее мясо. Учтите наш выбор. Если поставки прекратятся, мы найдем альтернативный вариант. Половина камня за браслет, четверть за тату. Доставка через Павла.

К этой записке были прикреплены скрепкой три листа бумаги, сплошь покрытые неотчетливыми черно-белыми снимками и текстом, написанным неровным косым почерком. Снимки изображали трех женщин, снятых, как я предположила, какой-то камерой наблюдения, и еще тут были увеличенные изображения браслета с головой шакала и двух едва различимых татуировок тоже в виде шакалов. Текст обозначал женщин как «Амазонку 1», «Амазонку 2» и «Амазонку 3», и дальше приблизительно оценивались их вес, рост и возраст.

Первой моей мыслью было то, что это письмо – зашифрованное послание от мистера аль-Акраба наемному убийце (возможно, Нику), приказывающее убить трех женщин, которые, как предполагалось, были амазонками. Однако, прочитав письмо несколько десятков раз, я уже не была так в этом уверена. Потому что, хотя я всегда была готова очернить мистера аль-Акраба, я все же с трудом представляла Ника в роли добровольного палача.

Отложив наконец письмо в сторону, я начала просматривать остальные документы из конверта, надеясь отыскать что-нибудь более понятное.

Искать долго не пришлось. Они были там, потертые и потрепанные, но безошибочно узнаваемые: десятки бледных снимков моего отца, моей матери и меня самой… От этого открытия я похолодела куда сильнее, чем от письма к наемному убийце.

И еще я нашла отчет того детектива, которого мои родители нанимали после исчезновения бабушки, но, поскольку в этом отчете не было ничего, кроме всякой бесполезной ерунды, он явно был приложен ко всему прочему лишь для информации. Хотя текст при фотографиях был на арабском, сами картинки говорили за себя, и я еще раз всмотрелась в зернистый снимок моего отца, мирно наполнявшего кормушку для птиц… и моей матери, потягивавшейся после пробежки трусцой… Они пребывали в блаженном неведении относительно того, что за ними следят с помощью телескопического объектива.

Почти все снимки были сделаны издали, и большинство – через окно или из-за кустов. Мне становилось все хуже и хуже по мере того, как я осознавала: мои родители и я сама постоянно находились под наблюдением пары невидимых глаз, даже в самые интимные моменты нашей жизни. Да, здесь имелись мои снимки в то время, когда я читала лекции студентам и писала мелом на доске египетские иероглифы, но было также и свидетельство того, как я в подпитии что-то пела рыбкам профессора Ларкина.

Несмотря на то что мою мать фотографировали достаточно часто, отчет явно был сосредоточен на моем отце и на мне самой, и нетрудно было догадаться почему. Амазонки. На одной из страниц я увидела свадебную фотографию, которую так любила рассматривать в детстве. Это был единственный снимок бабушки и дедушки вместе, и они выглядели на нем до странности несчастными, как будто уже знали, что их брак распадется.

Но что же все-таки тот болтливый детектив сумел разузнать о них, гадала я. Мои собственные знания о периоде ухаживаний деда были ограничены весьма немногословным отчетом, который как-то дала мне бабуля после моих настойчивых просьб, и я всегда была убеждена, что ни с кем больше она этим не делилась.

Если верить бабуле, то она и другие амазонки – в годы их бурной молодости – собрали некую научную конференцию в Копенгагене, и единственной целью этого собрания был поиск наиболее подходящих партнеров.

– Невозможно иметь все сразу, – объяснила бабуля, когда я сидела у ее ног, вытаращив глаза, – поэтому я предпочла найти умного мужчину. И нашла. Это был твой дед. Но я совершила ошибку. Я в него влюбилась. – Бабушка пристально посмотрела на меня, как будто предостерегая от подобной ошибки в будущем. – И вместо того чтобы оставаться Карой, я стала его женой. Мне бы следовало соображать лучше, но я… Я покинула союз сестер.

– А почему это было так ужасно? – спросила я, по-детски желая услышать счастливый конец истории. – Если ты его действительно любила…

– Ты должна понять. – Бабуля встала и отошла к небольшому окну, возле которого она стояла так часто, глядя, как я воображала, в собственные тяжкие воспоминания. – Я была воспитана как амазонка. И это была единственная понятная мне жизнь.