Царица амазонок - Фортье Энн. Страница 48
Стражи явно хотели, чтобы женщины отдали им свое оружие, прежде чем попасть на обещанный пир. И Мирина остро ощутила, как сестры разом посмотрели на нее, не зная, что предпринять. Они прекрасно знали, что их предводительница будет против того, чтобы оставить свой лук и тем более нож незнакомым людям, но в данных обстоятельствах, похоже, у них не было иного выбора…
– Мне это не нравится, – прошептала Анимона. – Может, это работорговцы?
– Может быть. – Мирина всмотрелась в бородатого мужчину и почувствовала, что под этой суровой внешностью вполне может скрываться доброе сердце. – Но я в этом сомневаюсь. – Она расстегнула пряжку ремня и сняла с плеча лук и колчан со стрелами. – Делайте, как они просят.
Когда женщины последовали ее примеру, на палубе выросла целая гора оружия, и на ее вершину лег внушительный охотничий нож Мирины.
– Отлично, – сказал посланец, чьи глаза расширялись от удивления при виде каждого копья и извлеченного из-под одежды кинжала. – Идемте со мной.
Он повел женщин к дому на корме, и тот оказался чем-то вроде тента, сооруженного из плотной ткани, привязанной к поручням по обе стороны палубы, а в середине поддерживаемой деревянными шестами. В результате возникла открытая треугольная комната, внутри которой стояли низкие скамьи, а пол устилали чудесные шерстяные ковры. На этих коврах было расставлено множество блюд, доверху наполненных едой, а на скамьях сидели хорошо одетые мужчины, с большим любопытством смотревшие на женщин.
В глубине этой комнаты, спиной к приподнятой корме, на отдельном стуле сидел царственного вида мужчина в синих одеждах и держал в руке золотую чашу. «Значит, это действительно он», – подумала Мирина, и ее обдало жаром, когда их взгляды встретились. Тот юноша, что гнался за ней через весь город лишь для того, чтобы взглянуть на ее чумазое лицо, оказался высокородным царевичем, и теперь, когда он кивал ей со снисходительным гостеприимством, жестом приглашая к столу, Мирина поняла, что он наслаждается произведенным на нее эффектом.
– Вперед! – прошипела Эги, подталкивая Мирину. – Я умираю от голода!
Следуя примеру Мирины, женщины уселись прямо на покрытый коврами пол, нервно прижимаясь друг к другу, как кролики, загнанные в угол лисицами. Хотя Мирина и старалась не смотреть на мужчин, сидевших на скамьях, она ощущала их любопытство и жадные взгляды. Когда она увидела, как Эги протягивает руку к предложенной ей корзине с хлебом, то тут же оттолкнула в сторону руку девушки.
– Не трогайте ничего! – прошептала она, обращаясь к подругам. – Прежде всего надо понять, для чего нас сюда пригласили! – Она поднялась на колени и склонила голову перед Парисом со словами: – Спасибо за то, что позвал нас. Уверена, мы не заслужили твоей доброты.
Парис улыбнулся в ответ так, словно улыбка предназначалась одной только Мирине:
– В моей стране есть поговорка: «Если ты должен ударить, смягчи боль от удара поцелуем».
Его слова повисли в воздухе. Но Мирина поняла, что на самом деле подразумевал Парис: она должна была вознаградить его поцелуем, потому что именно она ударила по его достоинству, сбежав от него и подняв на него нож.
– Я понимаю, – сказала она, снова садясь и чувствуя, как ее щеки заливает румянец. – И именно поэтому должна принести извинения. Видишь ли, мы не из тех женщин, от которых мужчинам следует ожидать поцелуев. Мы святые сестры и прибыли сюда именно как жрицы. Так что, если тебе не доставят удовольствия священные гимны, – Мирина с сожалением показала на изобилие еды перед собой, – нам никогда не удастся как следует отблагодарить тебя за все это.
Красивое лицо Париса слегка скривилось от раздражения.
– Ну что тут сказать? Ваши цели безупречны… Будь я человеком низкого достоинства, то мог бы почувствовать себя оскорбленным. Но, – он улыбнулся и развел руками, – я не таков. Успокойтесь, милые женщины, и порадуйте свою святость нашим гостеприимством. И не бойтесь, – он посмотрел Мирине прямо в глаза, – что мы попытаемся наполнить вас чем-то иным, кроме еды.
После этого Парис дал знак женщинам спокойно есть, и весь шатер тут же наполнился стуком ложек о глиняные миски, поскрипыванием веревок и плеском воды за бортом, поскольку отлив начал испытывать силу корабельных канатов. Время от времени мужчины обменивались какими-то невнятными словами, но Парис хранил молчание, а его блестящие глаза сосредоточенно смотрели на Мирину с настороженным вниманием хищника, ожидающего в засаде.
В середине пира в помещение бесшумно вошли два мальчика, чтобы зажечь бесчисленное множество маленьких глиняных ламп, и полутьма сумерек тут же рассеялась. Теперь мужчины уже тянулись к засахаренным фруктам и медовым лепешкам и по кругу начали передавать бронзовый кувшин с темной, странно пахнущей жидкостью.
Хотя все блюда были невероятно вкусными, Мирина почти не обращала внимания на то, что ест. Ее слишком интересовали незнакомцы на лавках, и она не могла удержаться от того, чтобы не рассматривать их исподтишка, ей были любопытны их язык, их внешность, их манеры… Откуда бы они ни были родом, троянцы явно были людьми цивилизованными, а их лица были так же хороши, как и их манеры. Все вокруг говорило о богатстве и праздности – корабли, мебель, еда, – и чем дольше Мирина прислушивалась к спокойному тону разговоров, тем более нелепыми казались ее первоначальные страхи. Подумать только, ей почудились вожделение и расчет! Все это наверняка было лишь плодом ее воображения. Не важно, сколько времени эти мужчины провели в океане, как долго они оставались одни и насколько им хотелось ощутить прикосновение женщины, они не были похожи на тех, кто оскорбил бы священные законы гостеприимства; нет, это она нарушила правила хорошего тона, позволив страхам завладеть собой.
Пир уже подходил к концу, и Мирина подняла голову и заговорила с Парисом тоном, как она надеялась, полным извинения.
– Ты был более чем добр к нам, – сказала она, прижимая ладонь к груди, – и мне невыносима мысль о том, что мы можем прийти и уйти так невежливо. Ты позволишь нам спеть в благодарность какой-нибудь гимн?
Похоже, ее предложение развеселило принца, но он смог подавить улыбку и даже изобразить серьезность.
– Оставьте ваши песнопения себе, милые женщины. Вы нам ничего не должны.
Мирина попыталась найти другой вариант:
– Но должны же мы как-то отблагодарить вас…
Парис склонил голову набок:
– Отдай мне свой лук?
Вопрос заставил Мирину в ужасе отшатнуться. Вежливость требовала выполнить желание царевича, но, несмотря на все попытки Мирины проявить щедрость, она поняла, что даже слова не может выговорить в ответ.
Видя ее замешательство, Парис откинул голову и искренне захохотал:
– Да не бойся ты! Я бы скорее вырвал сердце из твоей груди, чем отобрал бы у тебя лук, потому что уверен: о сердце ты пожалела бы меньше.
Мирина вытаращилась на него, не уверенная, что понимает скрытый смысл его слов.
Все еще улыбаясь, Парис протянул золотую чашу одному из прислуживавших за столом мальчиков, и тот моментально наполнил ее вином.
– Да перестань ты так испуганно смотреть на меня! Зачем бы мне понадобился второй лук… или второе сердце? – Он окинул мужчин взглядом, и кое-кто из них захихикал. – Нет, святой лучник… или надо говорить «лучница»? Так правильнее, да? – Парис нахмурился, как бы размышляя. – Как ты думаешь?
На этот раз одурачить Мирину ему не удалось. Она понимала, что разговоры с ней забавляют сына царя… Однако он не мог быть с ней до конца откровенным, чтобы сотоварищи не посчитали ненароком своего командира за человека уж слишком мягкого и глуповатого.
Элегантный Парис поразил Мирину тем, насколько он отличался от нее самой, как, впрочем, любой цивилизованный человек. Но дело было не в силе и умениях, потому что и сама Мирина была высока ростом и искусна, как он, но вот его дух, живость, манера держаться… Если Мирина была тьмой, то Парис был светом. Его волосы и глаза имели почти такой же красновато-коричневый цвет, как мед, собранный пчелами с диких цветов, тот мед, который они не раз собирали с Лилли под присмотром матери… Но что было куда более интригующим, так это то, что над царевичем, казалось, судьба была невластна. И даже сейчас, в ночи, от него исходило завораживающее тепло. Словно тело Париса вобрало в себя солнечные лучи… Словно этот молодой человек, все еще переполненный дневным сиянием, был в состоянии сдержать саму ночь.