Царица амазонок - Фортье Энн. Страница 97

– Мы как кобылы, – сказала она, – гуляем по замкнутому пространству и ждем случки… – Парис был так ошеломлен, что ответил далеко не сразу, а Мирина, не ожидая, пока он наклонится к ней, чтобы поцеловать, спрыгнула с кровати. – Ипполите можно иметь оружие, – продолжила она, – а Мирине нельзя. Лилли можно скакать верхом, но Мирине это не дозволено…

– Конечно дозволено! – Парис с улыбкой обошел кровать, но Мирина повернулась к нему спиной.

– Лошадь! – заявила она, скрестив руки на груди. – Я хочу скакать на моей лошади.

Парис засмеялся и обхватил ее за талию:

– Моя маленькая царевна-охотница! Она уже устала от роскоши. Ей уже хочется вернуться на Крит и выпрашивать объедки. – (Мирина мгновенно вырвалась из его объятий.) – Погоди… – Парис попытался снова привлечь ее к себе. – Я же не со зла…

– Знаю. – Мирина повернулась к нему лицом, отчаянно сражаясь со своим страданием. – И ты всегда был добр ко мне. Это я неблагодарная крыса…

Парис улыбнулся и взял ее за подбородок:

– И такая прекрасная.

Мирина нервно сглотнула:

– Прошу, давай вернемся в ту хижину в холмах! Хотя бы на несколько дней…

Парис кивнул:

– Как только твои сестры уедут, мы отправимся туда. Ты сможешь охотиться на диких зверей, а я… – Он все-таки прижал к себе Мирину. – А я буду охотиться на тебя.

Но как только они скрепили свои планы поцелуем, раздался стук в дверь.

– Царь требует вас. Он в храме, – произнес чей-то голос.

Видя отразившееся во взгляде Мирины разочарование, Парис сказал:

– А почему бы тебе не пойти со мной? Пора уже им привыкнуть к твоему присутствию. Где корона, которую я тебе подарил? Надень ее. Храм – это то место, где мы принимаем своих врагов.

Храм Сотрясателя Земли оказался суровым и пугающим местом. Выстроенный из таких же гигантских валунов, как те, что Мирина видела у входа в крепость, он походил на жилище бессмертного существа, которое не находило удовольствия в том, чтобы утешать людей. В этом храме не было никакой мебели, никаких украшений; даже колонны, поддерживавшие высокий потолок, были простыми, без резьбы, но зато их размеры буквально ошеломляли.

Единственным, кто как будто чувствовал себя вполне уютно в этом каменном склепе, был сам бог в виде спящего позолоченного колосса, лежавшего на высоком каменном уступе, протянувшемся вдоль всей задней стены храма. Перед ним не было ни подношений, состоящих из какой-нибудь еды, ни зеленых гирлянд или цветочных венков, ни чего-либо еще; бога развлекали только четыре годовалых жеребенка безупречной красоты, бродившие по храму и жевавшие рассыпанное по полу сено.

Войдя в это мрачное здание вместе с Парисом, Мирина увидела, что царь расположился на возвышении в центре храма в окружении вооруженных стражей и мрачных придворных.

Когда Мирина впервые встретилась с Приамом, он поразил ее тем, что выглядел как самый обыкновенный человек, однако сегодня на нем была рогатая корона и отделанный мехом плащ, и выглядел он по-настоящему величественно.

– Отец, – заговорил Парис, поднимаясь на возвышение вместе с Мириной, – что случилось?

– Хорошо, что вы оба пришли, – сказал царь Приам, делая жест в сторону глашатая, – потому что у ворот уже дожидаются первые желающие поздравить вас – вечно голодные львы из Микен.

Мирина почувствовала, как напрягся Парис, и ощутила угрожающее волнение океана за стенами города. Она изо всех сил старалась забыть страшные события, произошедшие в Микенах, но теперь воспоминания вновь нахлынули на нее, заставив задохнуться от ужаса: мертвый сын царя на полу, вонь крови, рыдающие рабыни, оставшиеся позади…

Мирина никак не могла замедлить шаги Судьбы. Суета у входа в храм заставила девушку посмотреть в ту сторону и увидеть нескольких мужчин, пытавшихся сдержать белого коня. Когда им наконец удалось справиться с животным, двое из них – старик и юноша – выступили вперед, чтобы обратиться к Приаму, причем старший тяжело опирался на младшего.

Только в этот момент Мирина узнала в старике Агамемнона, владыку Микен. Прошло меньше года с тех пор, как она видела царя в тронном зале его огромного дворца, но эти несколько месяцев сгрызли царя как десятки голодных лет.

– Друг мой, – заговорил Приам, шагая вперед с распростертыми объятиями. – Спасибо, что благословил мою страну своим присутствием!

На это Агамемнон ответил с тяжелым вздохом:

– Вот если бы кто-нибудь даровал благословение мне… Потому что для Микен настали дурные времена.

– Мне горько это слышать. – Приам нахмурился, изображая озабоченность. – Горько и удивительно. Мой сын, – Приам указал на Париса, – рассказывал мне, что Микены процветают.

– Да, но… – Агамемнон откашлялся, и этот звук эхом разнесся по всему храму. – Твой сын покинул мою страну до того, как мы узнали о трагедии. А значит, и не должен знать о моем горе.

– Воистину так, – откликнулся Парис и встал, чтобы отчасти загородить собой Мирину; возможно, он не хотел, чтобы гости рассмотрели ее как следует.

– Та маска, что ты мне подарил… – Агамемнон снова сделал паузу, стараясь подавить кашель, – по-видимому, была маской смерти. Но я тебя не виню. Нет, я сюда приехал для того, чтобы просить о помощи. – Агамемнон махнул рукой стоявшим позади него мужчинам, чтобы те вывели вперед белого коня. – И я привел дар Сотрясателю Земли. У нас уже много месяцев подряд дуют неблагоприятные ветры и приливы слишком высоки, иначе бы мы приехали гораздо раньше.

– Прекрасный подарок, – сказал царь Приам. – А теперь скажи, кто прибыл с тобой? Я вижу, что это не твой сын.

Агамемнон скривился и похлопал по руке сопровождавшего его юношу:

– Это мой племянник, наследник Спарты. Его зовут Менелай, и он был обручен с моей дочерью. Но… – Старый царь снова помолчал, чтобы глубоко вздохнуть. – Но мою дочь похитили; никто не знает, где она теперь. А мой сын… – Не в силах продолжать, владыка Микен жестом предложил племяннику закончить рассказ вместо него.

Молодой Менелай из Спарты был вполне хорош собой, но, как только он заговорил, Мирина почувствовала, что перед ней стоит человек, способный убивать без малейших сомнений, для которого слова «власть» и «истина» являются синонимами.

– Подлое нападение, – заговорил Менелай с подчеркнутой кротостью, – было совершено на мирный город Микены. Нашим врагом оказалось племя женщин-воительниц, которые отрезали себе одну грудь, чтобы удобнее было бросать копья и метать дротики. Мы их прозвали амазонками или безгрудыми. Кое-кто поговаривает, что они нашли себе прибежище здесь, в Трое…

– Что за вздор! – воскликнул царь Приам. – Я вообще никогда не слыхал о подобных женщинах! А ты?

Царь уставился на Париса, но тот лишь покачал головой, пораженный услышанным ничуть не меньше отца. К счастью для Мирины, никому не пришло в голову расспрашивать ее об этом; она бы почти наверняка не сумела убедительно изобразить неведение.

– Ты можешь мне дать слово? – спросил Агамемнон, выпрямляясь. – Потому что я поклялся гнаться за ними всегда, с огнем и мечом.

Царь Приам откликнулся без малейших колебаний:

– Даю тебе слово. Если я когда-нибудь увижу этих странных существ, то, скорее всего, сам их и убью. С наслаждением.

– Они убили моего сына, – продолжил царь Агамемнон, и гнев придал ему сил. – И похитили мою дочь Елену, единственное дитя моих чресел, которое могло бы пережить меня. Мне осталось не так уж много, но все эти дни я готов отдать за то, чтобы вернуть ее домой. Поможешь ли ты мне в этом?

Мирина в ужасе наблюдала за тем, как цари пожали друг другу руки. Неужели это действительно было правдой: та вечно хмурая Елена, жившая теперь в Эфесе, носившая браслет Мирины, была дочерью царя Агамемнона?

Мирина вспомнила слова девушки: «Я не собираюсь возвращаться домой. Отец меня убьет. Непременно! Он убил мою мать. И мою сестру. Я знаю, это он». И если отцом Елены действительно был Агамемнон, то, скорее всего, она говорила правду.