Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич. Страница 24

— Ладно, хватит уже твоих баек, — оборвал Давид ссохшимся от напряжения голосом. Лицо убитого друга снова встало перед ним, и он с трудом сдерживал себя.

Венок купили большой, хороший. Ими торговал остроносенький седой дед в пиджачке, на лацкане которого болтался серебряный Георгиевский крест на замусоленной ленточке.

— Желаете черный креп, Давид Маркович?.. То будет на десятку дороже, но покойник обрадуется… И белыми буквами можно написать: «На кого ж ты нас оставил» — и даже еще красивее… До войны можно было написать серебром, но теперь же куда?.. Сегодня уже заказывали один венок, так тот был с надписью…

— Не надо, — оборвал его болтовню Гоцман, отсчитывая деньги, и вдруг, сам не зная зачем, спросил: — За что Георгия получил, отец?

— Та то за Фердинандов Нос, — равнодушно отмахнулся старик, сосредоточенно перебирая смятые купюры, — полтора года мы там как проклятые в окопах сидели… 66-й пехотный Бутырский… А шо, може, нельзя носить? — неожиданно спохватился он и даже порозовел от волнения. — Я слыхал, шо вроде как было постановление СНК…

— Та можно, можно, — скупо усмехнулся Гоцман, поднимая венок, — не митусись. И еще цветов нам… побольше… шоб Фиме было приятно.

— Пожалуйте-с, — обрадовавшись, снова засуетился старик.

Они набрали еще цветов, чтобы Фиме было приятно, и, расплатившись, молча поволокли это богатство в машину. Завалили цветами заднее сиденье «Опеля», и еще букет Давид вез в руках. В салоне машины запахло остро, тревожно и влажно. На ухабах розы кололи Гоцману руки, и он невольно отдергивал пальцы. Васька косился на букет, взглядывал в зеркало заднего вида на венок и изредка жалостливо шмыгал носом…

Опергруппа уже ждала его в кабинете. Мешочек с курагой Давид выложил на всеобщее обозрение на своем столе — мол, налетайте. Взял из него горсть и принялся расхаживать по комнате. Арсенин же присоветовал ходить, вот и ходи…

— Ну шо, с кого начнем?.. — Гоцман ткнул пальцем в Тишака. — Давай ты, Леня. Шо у тебя по Радзакису?

— По Радзакису сделан запрос у контрразведку, но оттуда пока не ответили, — виновато вздохнул Тишак. — Поднять довоенные архивы НКВД мне пока также не удалось…

— Почему? — перебил Гоцман на ходу.

— По объективной причине, — развел руками Тишак, — они еще не прибыли из эвакуации… В силу чего где именно сидел Радзакис и по каким статьям, сказать не представляется возможным. Следователей, которые вели его дело, не осталось, все поумирали или погибли. Сделали запрос в центральную картотеку ГАУ [4], но это — неделя, а то и больше… Родных и близких отыскать не удалось. Был, вернее, двоюродный брат, 1926 года рождения, прописанный по Садовой улице, шесть. Призван сразу после освобождения Одессы, в апреле сорок четвертого, и в июне того же года погиб под Витебском. Кое-какие мелкие связи нашли, но пока ничего интересного… Работаем.

— Понятно, — буркнул Гоцман, жуя курагу, и одобрительно кивнул Довжику, выбравшему из мешка несколько штучек: не стесняйся. — Леша, шо у тебя?..

Якименко поднялся с места.

— В городе семнадцать автомастерских, четырнадцать уже проверили. Пока ничего. ЗИСов в последнее время ремонтировалось четыре, но из них одна керосинная цистерна, один — автокран, а два бортовых чистые — с хлебного склада в торговом порту и с Одессы-Товарной. Я съездил проверил — вроде как до сгоревшего им еще очень далеко… Плюс ко всему они не уральские, а еще довоенные, московские. Переданы из армии. В чужие руки не попадали… Еще есть мастерские у армейцев. И оборонный завод. Но если б грузовик был ихний, они бы уже стукнули.

— А если он был с Николаева? — возразил Гоцман. — Или с тех же Сум?

— Маловероятно, — вздохнул с места эксперт Черноуцану. — Двигатель перебирали только что. Еще кольца поршнев не притерлись… И работал он километров пятьдесят-семьдесят, не больше.

— Ясно… Леша, ты обещался пошустрить по «Доджу». — Гоцман снова обернулся к Якименко.

— В городе выявлено двадцать шесть машин. Но из них четырнадцать — закрытые, санитарки, летучки, бортовые или вообще трехосные. Наш же, согласно свидетельским показаниям, был обычным арттягачом «три-четвертых», без лебедки, с тентом… Номер на УО…

— А то ничего, шо в Одессе все номера на УО? — мрачно поинтересовался Давид.

— Он мог быть, между прочим, и с номерами области, и вообще с измаильскими или еще какими, — не расслышал юмора капитан. — Из подходящих под дело двенадцати машин вчера восемь были на выезде, четыре проверили. Все машины чистые. Две из них — нашего производства, ну, то есть с автосборочного, собраны в августе прошлого года… Пока все.

Якименко с выражением выполненного долга на лице запустил руку в мешок с курагой. Черноуцану, как школьник, поднял руку. Гоцман кивнул ему.

— Еще есть одно что… Я сделал анализ масла из грузовика. Не могу сказать наверно, но похоже на масло для корабля. Я могу полагать, что ЗИС ремонтировали не в автомастерской, а на… — Он запнулся, пытаясь вспомнить русское слово.

— Судоверфи? — подсказал Гоцман.

— Точно так, — вздохнул Черноуцану.

— Шикарно мыслишь, Константин Георгиевич, — одобрительно кивнул Гоцман. — Михал Михалыч, имеешь шо сказать?..

Встал майор Довжик.

— Обнаружено восемь более-менее крупных подпольных предприятий по пошиву одежды. Но они, как правило, работают с женскими платьями или с контрабандой. А вот швейный цех Изи Маркуса, по слухам, не брезгует любой работой. У цеха поставлено наблюдение.

— Угу, — кивнул Гоцман. — Надо наведаться.

Он на мгновение остановился напротив открытого балкона, ловя губами слабенький жаркий ветерок, веявший с улицы.

— Ладно, теперь давайте подобьем бабки… В общем, работаем по тем же направлениям. Леша, — обратился он к Якименко, — ты теперь шерсти еще и судоверфи. И вообще все места, где пахнет ремонтом кораблей… Ищем тех уродов, шо подумали — они умнее нас. Вот такая картина маслом.

Он сделал минутную паузу, взглянул на венок, аккуратно прислоненный к стене.

— По прощанию с Фимой, — глухо проговорил он. — Вынос тела в четыре. Быть в обязательном порядке приказать не могу. То дело личной совести каждого… На том все.

Оперативники начали подниматься, задвигали стульями. Против обыкновения, никто не шутил и не смеялся. Расходились по-деловому, сумрачно.

И только сидевший позади всех Арсенин пристально смотрел на Гоцмана, на горькую, болезненную складку в углу его рта.

Гоцман перехватил этот взгляд, невесело усмехнулся, махнул рукой — дескать, где наша не пропадала. И даже приглашающе кивнул на изрядно полегчавший мешочек с курагой: а все-таки вкусное лечение вы мне прописали, доктор…

— Здравствуйте, Давид Маркович! — Гоцман даже вздрогнул от неожиданности. Майор юстиции Кречетов, почтительно козырнув, пошел рядом. — Разрешите присоединиться?.. Вы сейчас куда, если не секрет?..

— Обедать, — буркнул Давид, сворачивая в ближайшую подворотню.

— Ну и я с вами, — беспечно кивнул майор. — Если не прогоните, конечно… Тем более что есть кое-какие новости по делу.

— Я в коммерческую, — на всякий случай предупредил Гоцман.

— Надоели казенные харчи? — хохотнул Кречетов. — Понимаю, в нашей столовке тоже иной раз в рот ничего не лезет, хоть и по литеру Б…

Гоцман молча кивнул. Они миновали проходной двор, свернули в еще одну подворотню и остановились у маленькой, ничем не примечательной двери, которая запиралась на амбарный замок. Давид трижды бухнул в дверь кулаком.

— Давид Маркович!.. — радостно отозвалась пожилая женщина, отворившая на стук. Из недр дома до офицеров донеслись ароматы чего-то упоительно вкусного. — А я уже думала, шо вы окончательно променяли мое домашнее на свое казенное… И вам доброго дня, товарищ майор. Сразу предупреждаю, цены коммерческие, но зато ж я кормлю вас не так, как кормят эти военные столовки, а от души!..

— Ну, раз от души, то за ценой не постоим, — скосив глаза на Давида, весело ответил Кречетов. — А что у вас сегодня?