Я, Елизавета - Майлз Розалин. Страница 104

Комендант Тауэра был бледен как смерть.

Неужели он пришел сообщить о смерти?

Грех ли это, Господи, что мысли мои сразу обратились к Екатерине Грей и ее сыну, – вот хорошо бы, если б скоротечная, тюремная лихорадка унесла обоих…

Однако мрачное лицо Сесила говорило:

«Тщетная надежда!», а его сердитый вид: «Хуже и быть не может!»

Так что же стряслось? Я чувствовала, что тьма сгущается.

– Ваша кузина, леди Екатерина Гертфорд…

– Грей! – взвыла я. – Она – леди Грей, не графиня Гертфорд, Высший церковный суд объявил их брак недействительным!

– Леди Грей… – торопливо поправился он, сбился и замолчал.

– Выкладывайте! – мстительно потребовал Сесил.

– Разрешилась вторым ребенком.

Мой голос прозвучал совершенно безжизненно. Можно было и не спрашивать, и так все ясно.

– Сыном? Живым и здоровым, как и его брат?

Как же новые наследники подступают к самому моему трону! Никакой пощады Екатерине и ее сообщнику! Подкупили они тюремщиков или комендант сжалился над «молодыми супругами, которые так любят друг друга», мне безразлично. Но этим голубкам уже не миловаться.

Я изрекла свою волю, и все свершилось: Гертфорда отправили в изгнание, племенную кобылу Екатерину – в деревенскую глушь, под самый строгий надзор.

Да, конечно, я помнила свою жизнь в Вудстокском заточении. Вудсток… При одном слове замирает сердце! Но ведь я ничем не заслужила тогдашних бед! А Екатерина… Ах, поберегите свою жалость для тех, кто ее заслуживает!

Исключите и мою безмозглую кузину, Марию Шотландскую, ведомую, подобно Екатерине, лишь женской сутью, не разумом – лишь тем, что свербит у нее под юбками, а не сохраняется под париком. Лэрды возмутились против пьянчужки-»короля», нашли тысячу способов его унизить, что толкнуло его в еще больший разгул и буйство, уместное в притоне разврата, но никак не при королевском дворе.

«За какую-то выдуманную обиду он ударил по лицу престарелого шотландского герцога и разбил ему щеку в кровь, – писал Рандольф. – Он требует королевских почестей даже от лиц королевской крови».

Мариин сводный брат Морей, ублюдок, но королевской крови, поднял мятеж. Мария подавила восстание, и, хотя он был ее ближайшим другом и сподвижником, объявила Морея с сообщниками вне закона.

Письмо, в котором это сообщалось, дышало отчаянием – все вынужденные бежать с Мореем были друзья Англии, на которых можно было полагаться – насколько вообще можно полагаться на скользких, своекорыстных шотландцев!

А оставшись со своим пьяницей-мужем, без лучших лэрдов и советников, Мария стала все больше полагаться на некоего Риччьо – об этом сообщил мне Трокмортон при следующей встрече с глазу на глаз.

– Риччьо? Кто это?

– Давид Риччьо – ее новый секретарь, она рассорилась с Мэтлендом Летингтоном, своей правой рукой, который был для нее тем же, что Сесил для Вашего Величества.

– Значит, этот Риччьо человек выдающийся?

Судейский или ученый?

– Мадам, это ее музыкант – скрипач, но отнюдь не Нерон, просто безродный пиликальщик!

О, мое пророческое сердце! Едва Трокмортон произнес «ее музыкант», мне вспомнилась мать и несчастный Марк Смитон – то, как ее обвинили в супружеской неверности и несчастный юноша поплатился жизнью.

Я играла сама у себя в комнатах – да, играла на вирджиналах – или слушала фрейлин, мальчиков, поющих дискантом, ибо такая близость дает пишу для пересудов, для скабрезных мыслей.

Разумеется, такие мысли зародились и в пьяном умишке Дарнли. Презираемый двором, отвергнутый женой, ревнующий к жизни, которая уже шевелилась в ее утробе, он замыслил вернуть себе власть. Мария сама дрожащей рукой – изложила мне скорбную повесть:

«Мы вечеряли в моих покоях Холлирудского дворца, когда к нам ворвались мой супруг-король с шайкой негодяев, которые выволокли моего слугу Риччьо из-за стола и предали жестокой смерти, – потом на его теле насчитали более шестидесяти нанесенных кинжалами ран.

Мне тоже угрожали, приставили меч к горлу и пистолет к животу, так что я перепугалась за ребенка…»

Напрасно пугалась. После первых наперстянок, но еще до летних маргариток, в июньский день, столь жаркий, что даже в Шотландии рожать было нестерпимой мукой, она разрешилась от бремени…

Надо ли спрашивать?

И так ясно.

Гневался ли на меня Господь? Испытывал? Предупреждал?

Она родила мальчика, красивого, крепкого, толстого, вполне жизнеспособного, и назвала Яковом в честь своих отца и деда, Шотландских королей.

Я рыдала в объятиях у Робина.

– Королева Шотландская произвела на свет прелестного сына, а я безбрачна и бездетна!

– Не плачьте, не плачьте, – утешал он меня, но возразить тут было нечего.

Наконец-то принц из рода Тюдоров. Полноценный и такой смышленый, что все клялись: он на этом свете не впервые.

Но он родился не по ту сторону границы, не в той вере, не от той женщины – все не так. Не будь он папистом, сумей мы оградить его от ее пагубного влияния, будь наследником он, а не она – слишком много «если». А меня и так замучили «но».

– Не вздумайте объявлять его наследником! – предупреждали мои непримиримые парламентарии. – Мы не потерпим на английском троне католика, тем более – шотландца! Самые лондонские камни восстанут против него!

Ладно. Зато я буду крестной, об этом попросила Мария – поздненько она спохватилась и начала ко мне подлаживаться. Я послала своим представителем герцога Бедфорда, и с ним – купель чистого золота, в два стоуна весом, в подарок крестнику вместе с моими искренними молитвами о мире.

Мир в Шотландии?

Скорее уж тишина в аду.

– Шотландия – это сточная яма. Ваше Величество, трясина! – ругался Бедфорд по возвращении.

Теперь, с рождением Якова, престолонаследие в Шотландии утвердилось, и ненавистный «король» Дарнли оказался никому не нужен.

Сесиловы глаза и уши видели, слышали и доносили, как шотландские лэрды затевают изжить неприятное напоминание об остывшей королевиной страсти.

«Верховодит у них наследственный лорд-адмирал, граф Босуэлл, – писал Трокмортон, – но за этими титулами скрывается опасный дебошир, тщеславный, опрометчивый и горячий юнец».

Я прочла письмо и порвала пергамент в клочки – судя по всему, второй Дарнли! Очарует ли он Марию, как очаровал первый?

– Никакого развода! – предупреждала Мария – развязаться с мужем значило поставить под сомнение будущность сына; раз нет брака, значит, и ребенок – незаконный. Лэрды переглянулись понимающе – если не развод, то какой остается способ избавиться, от мужа?

Только один.

А мрачный косец смеялся и потирал костлявые руки.

Каждый вечер я ложилась с мыслями о Шотландии, каждое утро просыпалась, чтоб узнать о новых тревогах. Франция настойчиво требовала ответа на сватовство короля, юный Карл слал из Версаля надушенные фиалками письма: «Вы пишете, мадам, что Вас смущает моя молодость.

Ах, если б мой возраст восхищал Вас так, как меня восхищает Ваш!»

Сесил почти ежедневно находил способ напомнить мне о другом Карле, эрцгерцоге Габсбурге, – он по-прежнему надеялся, что этот брак даст нам защиту от Испании. А в защите мы нуждались: герцог Альба, первый вельможа и военачальник Филиппа, перебрался из Испании в Брюссель. Уолсингем сообщал из Парижа тревожные вести;

«Герцог постепенно стягивает в Нидерланды всю военную мощь Испании. Он сосредоточил здесь десять, пятнадцать, пятьдесят тысяч солдат – немцев, валлийцев, итальянцев, первоклассных ландскнехтов; подобных воинов эти края не видели с тех пор, как Юлий Цезарь привел из Рима свои легионы. И все эти войска готовы вторгнуться в Англию!

– Как остановить Испанию, задержать ее войска, умерить ее амбиции, выпустить ей ветер из парусов? – стонала я в совете и за его стенами – это было мое утреннее приветствие и вечерняя молитва.

Робин смеялся:

– Что, если предложить Вашему Величеству прожект с участием Хоукинса? Похоже, лорды и купцы, вложившие в него свои средства, изрядно обогатились.