Я, Елизавета - Майлз Розалин. Страница 4

– Отнюдь не такую старую, милорд, – вкрадчиво заметил Паджет, вертя в пальцах бокал с густым золотистым вином. – Наша королева видела лишь тридцать с небольшим зим.

– И с Божьей помощью увидит еще, – мягко добавил Кранмер.

– Да, и, поди, зим тридцать еще пройдет, покуда она произведет на свет то, что нам так нужно! – зло сказал Ризли. – Уверяю вас, земли и деньги она ему принесла еще от прошлых мужей, приданое, достойное королевы. Но вот что касается ребенка – ни разу не дала она всходов, хоть и дважды вспахана! Боюсь, король получит от своей коровы вдоволь молока, но только не телочка – золотого тельца, о котором мы все молимся, нашего языческого идола – второго принца, чтобы уже ни о чем не тревожиться!

– Господь уже благословил нас принцем, милорд, – сказал Кранмер, с нежностью глядя в другой конец приемного покоя, где Эдуард под присмотром своего дяди, графа Гертфорда, забавлялся с королевиными болонками.

Помню, граф выглядел грустным – еще бы ему не печалиться в такой день. Наверняка он вспоминал свадьбу своей сестры Джейн с королем семь лет тому назад и ее смерть при рождении Эдуарда спустя короткое время.

– Гертфорд повесил нос! – вставил ехидный Ризли. Он жадно допил вино и тут же подозвал проходившего мимо слугу – наполнить бокал. – И есть от чего – вдруг родственники новой королевы порасхватают должности, как в свое время они с братцем!

– Верно, граф не единственный Сеймур, которому этот брак – нож острый, – с легкой усмешкой заметил Паджет. – Слышал, что братец Том покорил сердце вдовушки и уже считал ее – и ее богатства – у себя в кармане, но тут король перешел ему дорогу. А теперь негодяй счел разумным отправиться за границу, покуда ее сердце не успокоится на своем законном месте – на груди нового супруга.

– И все же мадам Парр еще может нас удивить, – задумчиво сказал Кранмер, украдкой разглядывая статную фигуру королевы, проходившую в эту минуту по комнате. – Похоже, за ней дело не станет. Вспомните, до сих пор она делила подушку только со стариками, а это не лучший способ добиться приплода.

– А что, теперь иначе? – фыркнул Ризли.

Все трое посмотрели на короля – он сидел на троне, тяжело опираясь на золотой набалдашник жезла. Жезл был черного дерева – придворный плотник сказал королю, что другому дереву не выдержать его веса. Даже тогда я поняла смысл воцарившегося между ними молчания.

Король стар… в его объятиях мадам, Парр не понесет.

Теперь они разглядывали Эдуарда с непонятной мне пристальностью.

– Бодритесь, милорды, – мягко возразил Кранмер. – Господь милостив. Наш принц достиг шести годов и, похоже, будет жить.

Все промолчали. Я отвлеклась. В другом конце покоя моя сестра Мария беседовала с несколькими духовными лицами, обступившими епископа. Тот еще не переменил богатый церемониальный наряд, в котором проводил венчание. Здесь же стояли герцог Норфолк, смуглолицый политик, – вот кого я всегда боялась, хотя и знала, что мы состоим в отдаленном родстве, – и его сын, юный воин намного выше меня ростом, граф Серрей.

– А что, если, мои добрые лорды, – пробормотал Ризли яростно, но тихо, словно едва осмеливался говорить, – что, если Господь захочет избавить принца от тягот земной жизни и до срока возвести его к венцу вечному?

Паджет резко отступил назад, зыркнул пронзительными серыми глазами.

– Опасные речи, Ризли!

Ризли зло сплюнул на свежесрезанный зеленый тростник под ногами.

– Разве только старые умирают?

– Все в руках Господних! – сурово оборвал его Кранмер. – И мы, и то, что нам предстоит. Да будет воля Его!

Словно услышав эти слова, Мария повернула худую шею и близоруко взглянула в нашу сторону.

– Сестра! – позвала она (меня она не видела, только различала мое новое алое платье). – Елизавета, иди сюда, познакомься – это милорд Гардинер, епископ Винчестерский.

Уходя, я поймала последнюю реплику Ризли:

– Если папистка Мария спелась с Гардинером, за ним стоит приглядеть…

Позади низкорослой худышки Марии высился дородный мужчина в епископской мантии и с большим наперсным крестом. За ним, молчаливо ожидая его приказаний, толпились клирики помельче.

– Эта девочка – леди Елизавета? Епископ Гардинер спесиво нахмурился, его глубоко посаженные глазки не соизволили заглянуть в мои. Лицо смуглое, нос хищно изогнут, грубое обхождение больше пристало бы завсегдатаю пивных, чем служителю Божию. Хмурые кустистые брови, изрытая оспинами кожа пугающе безобразны, зато красный рот под жесткими усами – мягкий и безвольный, как у женщины.

Он не может не знать, кто я! Зачем же это грубое притворство? Однако Мария глядела на него с таким обожанием, что не замечала ничего вокруг. С трудом она отвлеклась на меня.

– Его преосвященство наставлял меня, сестрица, во… во многом. – Снова восторженный взгляд, который гордый прелат принял как должное. – Познакомься с ним, Елизавета, молю тебя, ради спасения твоей души.

– Души, миледи? – рявкнул герцог Норфолк, сердито хватаясь за рукоять шпаги. – Все идет гладко, покуда заботиться о душах предоставляют его преосвященству и иже с ним. А вот наши дела – телесные! Если король намерен воевать во Франции, нам нужны люди – люди и деньги! И в Нидерландах тоже…

Я незаметно отошла. Свадьба отца, способность новой мачехи произвести потомство, любовь Марии к Богу – или к епископу? – всего этого для моего десятилетнего ума было более чем достаточно. Надо сознаться, многое я не стала тогда обдумывать, оставила на потом и забыла. Вскоре меня вновь отослали от двора, и мы с Кэт и фрейлинами вернулись к тихой жизни в Хэтфилде, Гертфордширском захолустье. И здесь Судьба, зная, что меня ждет, позволила мне проспать остаток детства тем сном невинности, от которого все мы пробуждаемся слишком рано.

Глава 2

Он приехал на Благовещенье, в марте лета Господня тысяча пятьсот пятьдесят шестого. В тот год весна была дружная, ее дыхание проникало в затхлые, завешанные на зиму покои, в холодные, заброшенные углы. Сама природа словно радовалась уходу суровой зимы. Раскинувшийся на холме Хэтфилд подставил сияющее утреннее лицо новорожденному солнцу. Зима умирала, пробуждалась новая жизнь, в хлевах день и ночь ревели, тоскуя по коровам, быки.

У тех, кто живет в домах, тоже играла кровь. Покой старого поместья все чаще нарушали шепот и грудной смех; мои ровесницы вздыхали о суженом или мечтали увидеть его во сне в канун дня святой Агнессы. Однако я встречала свою четырнадцатую весну, думая о другом, – игры матушки-природы еще не влекли меня.

В ту пору моей любовью были книги. С замиранием сердца бежала я по темным коридорам, чтобы поспеть на урок прежде наставника, и голова моя была забита выученным вчера:

«Могущество Рима в те дни было столь велико, что многие злоумышляли захватить верховную власть. И среди них Катилина, муж многих добродетелей, но поддавшийся великой алчности и властолюбию…»

Черная молчащая фигура на фоне окна показалась мне выходцем с того света. Я замерла на пороге – солнце слепило глаза – и сказала про себя: «Сгинь!» Привидений я не боялась, зная: это не что иное, как мы сами, вернее, то, что с нами станет потом.

Однако он развернулся, как змея, и двинулся на меня. Я закрыла глаза и прижала к себе книги, так что окованный медью угол Псалтири впился в грудь. «Conserva me, Domine… Сохрани меня. Господи, только на Тебя уповаю…».

– Леди Елизавета?

В ярком утреннем свете передо мной по-прежнему стоял человек в черном с головы до пят. В черном, но одет богато – видно, что придворный, и не из последних, судя по мерцанию расшитого золотом атласа, по лоснящимся шелковым чулкам. В глазах его вспыхивал тот же холодный блеск, словно на подернутой пленкой стоячей воде.

– Сэр?

Я видела его впервые, однако я давно не была при дворе, а новые люди появляются там часто. Эдакую сороку заметишь в любом обществе. На шее – алмазное ожерелье, на шляпе, которую он снял с головы, блеснули плоскогранные алмазы размером с ноготь. Поклонился он низко, но как-то небрежно. Судя по речи, он учился в университете, но свой вызывающий тон усвоил явно не там. Черные, как у ящерицы, глаза на старчески-юном лице смотрели прямо на меня.