Я, Елизавета - Майлз Розалин. Страница 95

Он понизил голос:

– Но ведь Ваше Величество не казнит ее?

– Не спрашивайте! – истерически рассмеялась я. – Пока не знаю, что могу с ней сделать!

И не в последнюю очередь за ее внимание к вам, милорд…

Я вскочила, забегала по комнате, зябко кутаясь в ночное платье, силясь укрыться в тяжелых складках, спрятать лицо в пышном меховом вороте. Я горела от гнева, а еще больше – от странного стыда. Как она до такого докатилась?

– Вы сказали, она пришла к вам… и предложила…

Он не дрогнул.

– Вчера вечером она пришла ко мне в спальню. Сперва она попыталась… чтобы склонить меня на свою сторону…

Попыталась предложить ему свое тщедушное, неразвитое тело – скорее кукольное, чем женское, если забыть про кривые ноги! – тело, распоряжаться которым она уже не вольна, поскольку Господь сотворил из него сосуд для новой жизни…

– А вы с таким благородством ее отвергли? – Я изобразила улыбку.

Он не попался на крючок.

– Да, мадам, отверг, – ответил он тихо. – Можете допросить моего слугу и его помощника, они все слышали – и никакие пытки не заставят их опровергнуть мои слова. – Он устало улыбнулся:

– И причина тому вовсе не в моей неотразимости, мадам. Она была не в себе и не понимала, что творит.

Я гневно отмахнулась.

– А дальше?..

– И тогда она взмолилась о помощи. Она на седьмом месяце и не знает, как долее скрывать.

Во вчерашней грозе она увидела перст Божий, обличающий ее грех…

– Вот самомнение! Она что – единственная грешница на земле? С чего бы Богу обращаться к ней? И еще, милорд, – повернулась я к нему, – скажите мне одну вещь: почему она пришла к вам?

Почему, если она хотела сознаться, не прийти к старшей фрейлине Кэт, к другой почтенной даме?

Почему к Робину? Может быть, когда я заподозрила, между ними действительно что-то было? Почему теперь она прибегла к его помощи?

Он словно прочел мои мысли. Легкая улыбка тронула его губы.

– Потому что, по ее словам, из всех придворных ей легче всего рассказать мне – якобы она знает меня лучше других и…

Он осекся.

– Продолжайте!

– ..и больше всех любит… во мне ее единственная надежда.

Я отвернулась, в глазах помутилось от слез.

«Лучше всех знает его – и больше всех любит», – сказала Екатерина?

Все верно.

Как я люблю – и верю ему.

За оконным переплетом призрачный туман таял под лучами солнца, как пережитое горе.

Сердце мое колотилось в груди, слова застряли во рту. Не поворачиваясь к Робину, я хрипло сказала:

– Ладно, сэр, сегодня вы сослужили добрую службу…

…и мне, и себе, о возлюбленный лорд…

– ..моей опрометчивой кузине и этому прижитому злополучному ребенку.

Я услышала, что у него захватило дух.

– Прижитому, мадам? Разве я не сказал вам?

Леди Екатерина замужем!

Domine, quid multiplicati… Господи, сколь умножились враги мои. Многие восстают на мя [8].

Но Сесил и лорд-хранитель печати Бэкон, за которыми спешно послали, подтвердили, что больше ничего поделать нельзя.

– Согласно закону, – сказал Бэкон, созерцая мой нетронутый завтрак – сыр, холодное мясо, крынки с молоком и элем, – Вашему Величеству разумнее всего держать этих двоих в Тауэре и ждать.

Ждать принца – или ждать, пока она разродится еще одной нежеланной девочкой Тюдор?

– А тем временем, – заметил Сесил, бесстрастно уставясь в лепной потолок, – у нас будет время вникнуть в обстоятельства их бракосочетания.

Я знала этот его тон и взглянула пристальнее.

Неужели мой «Дух», как по-прежнему звала его про себя, что-то затевает? Однако его длинное бледное лицо было невинно, словно у школьника, напихавшего полную сумку яблок. Я посмотрела на него, кивнула:

– Ладно, господа, раз так, подождем и посмотрим.

Может ли это как-то обернуться к лучшему?

О, мой лорд, мой лорд?

Неужели ты снова мой?

Решусь ли я спросить?

Даже помыслить?

Единственное, что утешало в Екатеринином безумии, это мысль о переполохе, который новость вызовет при шотландском дворе. Теперь-то Мария почувствует, что корона – а та уже видела ее на своей голове – ускользает к чисто английскому, законному протестантскому наследнику. И покуда наши послы ездили взад-вперед, подготавливая встречу в Йорке, я, как могла, утешалась этими соображениями.

Однако у Марии были свои планы и свои заботы, а события в ее бывшем королевстве заставляли нас жечь свечи допоздна. Прежняя Мариина свекровь, Екатерина Медичи, с помощью одной лишь женской хитрости боролась за власть своего сына-короля с могущественными силами. Гроза, расколовшая Англию при моем отце, перекинулась на Францию. Самую католическую страну мира сотрясали протестантские ветры из Англии и Женевы – и вот они разыгрались настолько, что сорвали тонкий покров французской веротерпимости и обнажили лежавшую под ним бездну.

Сейчас передо мной стоял доверенный человек Трокмортона, молодой Уолсингем, недавний выпускник Кембриджа. По дороге из Парижа он загнал двадцать лошадей и сейчас едва не падал от усталости. Его темные глаза пылали гневом.

– Мерзостные католики поднялись, двенадцать сотен убитых гугенотов лежат на улицах, Франция на грани гражданской войны…

Я взглянула на Сесила, и мы подумали об одном и том же: «Время вернуть Кале? Напасть на Францию, истощенную войной? Поразить ослабевшего зверя, поверженного внутренней борьбой?..»

Вернуть Кале – о, какая манящая надежда! В ту ночь наши свечи сгорели дотла.

– Это будет лучшая защита от короля Испанского, – размышлял Сесил, – иначе он загонит нас в ловушку между Францией и Шотландией; французская королева-регентша – его теща, королева Шотландская вот-вот станет его невесткой, и католические страны объединятся в мощный союз – и не забывайте, мадам, что к западу от нас лежит Ирландия!

– Ирландия!

Ирландия! Кровавый погост надежд и амбиций!

Ведь и мой последний лорд, мой Эссекс, и его отец… – довольно об Ирландии, в свое время мы еще услышим, эту скорбную волынку…

Весь разговор остался между мной и Сесилом.

Так же тайно, как помогал шотландским лордам против католической королевы и французов, мой серый кардинал вновь принялся за работу. Мы пообещали французским гугенотам поддержку, послали им деньги – о. Господи, деньги! Деньги! Новые бессонные ночи!

Нужны деньги!

Нужны деньги и люди!

Вечный припев. Но мы нашли их (я продала принадлежавшие короне земли, прелестный монастырек в Бикон-боттом и поместье в Страмшоу-фен, хотя их пришлось с кровью отрывать от сердца).

И села ждать.

Ожидание.

Похоже, мы оба, и я и Робин, ждали день за днем, только не знаю чего. Когда я выезжала, он по-прежнему ехал сзади, но уже ближе. Когда я заседала в присутствии, он всегда был рядом и не спускал с меня глаз. А когда из Тауэра явился гонец, сам комендант, именно к нему я обернулась, именно к Робину обратилась, еще не зная даже, что скажу.

– Милорд? Нет, нет, сэр Эдвард, пожалуйста, подождите. Вы здесь, милорд?

Ребенок Екатерины. Комендант пришел сказать, что моя несносная кузина родила. Девочку, дай Бог, девочку?

Присутственный покой в Гринвиче был низкий и прохладный, сюда задувал свежий ветерок с реки, совсем недавно дворец освежили, от пола пахло зеленым тростником и розмарином; мы были не в огромном многооконном атриуме Гемптона, не в толстых стенах Вестминстера.

Почему же мне вдруг стало душно и жарко?

– Парри, пожалуйста, мой веер. Давайте перейдем в смежный покой. Сюда, сэр Эдвард, и вы, милорд, – вы нас сопроводите?

Дрожа, я вышла в смежную комнату, за мной сэр Эдвард, позади Робин.

Мальчик?

То, что я сейчас услышу, скоро станет достоянием всего двора и, даю руку на отсечение, уже известно по всем гринвичским дворам и кухням, где прислужники сэра Эдварда, его конюхи и стражники изумляют слуг рассказами о господских грешках. Однако мне только предстояло узнать. Я взяла себя в руки, уселась, Робин бесшумно встал рядом, сэр Эдвард заговорил: