Блокада. Книга 5 - Чаковский Александр Борисович. Страница 4

А Жданов находился в Ленинграде неотлучно. Пережил здесь первые тяжкие поражения — прорыв врагом Лужской оборонительной линии, вторжение противника в пригороды. Познал горечь обиды от жестких, уничижительных сталинских телеграмм. На его, Жданова, глазах замкнулось кольцо блокады и снаряды вражеской артиллерии стали рваться в центре города. И вот теперь новый страшный союзник немцев — голод — медленно, но беспощадно терзает людей, сводит их в могилу…

Жданову казалось, что сотни тысяч глаз смотрят на него с немым укором и безмолвно спрашивают: «Доколе?!»

На этот вопрос нельзя было ответить словами. Только делами надо отвечать! Точнее, только одним, главным, решающим делом: прорывом блокады. И все, что отодвигало это главное дело куда-то в отдаленное будущее, было решительно неприемлемо для Жданова.

— Вам нечего больше сказать? — спросил он Хозина, нахмурившись.

Хозин промолчал. Лишь спустя некоторое время последовал его неторопливый ответ:

— Есть, Андрей Александрович! Прошу вас подойти сюда. — И сам направился к стене, где висела большая карта, испещренная извилистыми красными и синими линиями, стрелами, флажками. Не оборачиваясь, но слыша, что Жданов тоже поднялся с кресла и встал за его спиной, Хозин ткнул в карту пальцем: — Вот отсюда, из района Кириши, Любани, противник начал свое октябрьское наступление. Его основные силы двинулись вот сюда, на Тихвин, через Грузино и Будогощь. Какова, по-вашему, последующая цель врага?

— Это элементарно, — сухо ответил Жданов, все еще не понимая, куда клонит командующий. — Конечно, немцы будут пробиваться к Лодейному Полю, постараются выйти на Свирь и соединиться с финнами. Мы же только что говорили об этом.

— Да, вы правы, — кивнул Хозин. — Но мы не коснулись другого — того, что имеет огромное значение не только для Ленинграда, а и для всей страны, для советско-германского фронта в целом. Простите меня, Андрей Александрович, но я хочу спросить вас напрямую: не ускользает ли от вашего внимания ясно наметившийся второй, вспомогательный удар немецкой группировки, действующей в районах Тихвина и Волхова? Учитываете вы или нет, что, наступая одновременно на Малую Вишеру и Бологое, противник имеет далеко идущие замыслы?

— Какие? — автоматически спросил Жданов.

— Выйти отсюда навстречу левому крылу группировки фон Бока. И он это сделает, если мы не навяжем ему серьезных боев за Тихвин и Волхов.

— Но есть еще Калининский фронт, — пожимая плечами, сказал Жданов. — Он отделяет…

— Да, сегодня пока отделяет фон Бока от фон Лееба, — продолжал Хозин. — Однако если они соединятся где-то в районе Вышнего Волочка, вы понимаете, что это будет означать для Москвы?

Жданов молчал. В этих доводах Хозина для него тоже не было ничего принципиально нового. Как один из руководителей партии, он всегда мыслил общегосударственными масштабами. И все-таки трагическое положение Ленинграда действительно приковало к себе все его помыслы. По-видимому, тут сказывались еще и отсутствие в последнее время прямых контактов со Сталиным и частая смена командующих. Все это вместе взятое конечно же ограничивало возможности Жданова, несколько сужало поле его зрения. Однако прямота Хозина показалась ему чрезмерной, больно задела самолюбие.

— Наступление немцев на Москву, пожалуй, уже выдохлось… — как бы про себя, не то спрашивая, не то утверждая», проговорил Жданов.

— Если не связать немцев боями в районе Тихвина и на Волховском направлении, если позволить фон Леебу вывести оттуда часть своих войск, оно может возобновиться, — убежденно сказал Хозин.

Жданов медленно пошел к столу, остановился у торца, взял из коробки новую папиросу, но не закурил, будто забыв о ней, и снова обернулся к Хозину:

— Во всем, что вы сейчас говорили, не учитывается только одно: возможность штурма Ленинграда.

— Я думал и об этом, Андрей Александрович, — ответил Хозин, тоже подходя к столу. — Полностью исключить такую возможность нельзя…

— И для нас, ленинградцев, это является решающим обстоятельством! — быстро подхватил Жданов.

— Однако, по моему убеждению, — продолжал Хозин, — фон Лееб не в состоянии сейчас штурмовать город. Вы знаете, что то же утверждал и Жуков, уезжая от нас в Москву. А после отъезда Георгия Константиновича, насколько мне известно, немецкая группировка под Ленинградом пополнения не получала. Да и не может фон Лееб рассчитывать на пополнения, пока не решен исход битвы за Москву. Все взаимосвязано, Андрей Александрович!

Жданов еще сжимал в пальцах так и не закуренную папиросу. Потом сломал ее, бросил в пепельницу и сделал несколько медленных шагов по комнате…

Он думал о том, о чем не мог забыть ни днем, ни в ночные бессонные часы. Мысль об этом не оставляла Жданова ни на минуту, что бы он ни делал и о чем бы ни говорил. Она, эта мысль, укладывалась в четыре страшных слова: враг вблизи Кировского завода.

«Будущее всегда судит о прошлом по конечным результатам, — размышлял Жданов. — Оно, это будущее, наверное, поймет, что в сложившейся обстановке Ленинград не в силах был не пустить врага на свои окраины. Но если немцы захватят город, потому что руководители обороны уступили чьей-то сомнительной концепции и в угоду ей бездумно вывели за пределы блокадного кольца значительную часть войск, этого нам не простит никто — ни современники, ни потомки!»

Сделав такой, теперь уже бесповоротный вывод, Жданов прекратил медленное шагание по своему большому, слабо освещенному кабинету и остановился все у того же длинного стола, по другую сторону которого застыл в ожидании Хозин.

— Нет, Михаил Семенович, — твердо сказал он, — я не могу согласиться с вами. Слишком велик риск. А Ленинград — чересчур высокая цена за успех на любом другом участке советско-германского фронта. Народ проклянет всех нас, если мы, ослабив ленинградский гарнизон, облегчим врагу штурм города. Да, я знаю, что фон Лееб не только не получает пополнений, а сам вынужден был передать часть своих войск фон Боку. Знаю и о том, что войска его измотаны. В этих обстоятельствах он едва ли решится на штурм. Но если мы примем ваши предложения, обстоятельства существенно изменятся, возникнут новые условия. Вывод трех дивизий и двух бригад, включая танковую, по единственному пути, который возможен, — через Ладогу, — навряд ли останется не замеченным разведкой противника. Да и прекращение нашего наступления с Невского плацдарма натолкнет немцев на некоторые невыгодные для нас умозаключения. Враг решит, что мы полностью выдохлись. Раньше или позже проникнутся таким же настроением и наши собственные войска и население Ленинграда. Сейчас люди все еще верят в скорый прорыв блокады и держатся. А если вы отнимете у них эту веру?! Словом, я против.

И Жданов направился к своему письменному столу, зажег там вторую настольную лампу, склонил голову над разложенными бумагами, давая понять командующему, что разговор окончен. Хозин едва заметно пожал плечами.

— Разрешите идти? — негромко спросил он.

— Да. Пожалуйста.

Хозин пошел к двери. Он уже полуоткрыл ее, когда снова услышал голос Жданова:

— Одну минуту!

Хозин повернулся.

— Я… не убедил вас? — В голосе Жданова прозвучала несвойственная ему просящая интонация.

— Нет, Андрей Александрович, — твердо ответил Хозин.

— Очень сожалею, — уже резко произнес Жданов. — Не буду вас больше задерживать.

И он опять склонился над бумагами.

В то же самое время в другой комнате Смольного генерал Воронов заканчивал свои не слишком обременительные сборы в дорогу.

За час до выезда на комендантский аэродром он отправился к Хозину.

— Хочу попрощаться, Михаил Семенович…

Хозин сидел за письменным столом и что-то сосредоточенно писал. Оглянувшись на голос Воронова, он отложил перо, посмотрел на ручные часы, спросил:

— Вы наметили отбыть в двадцать один ноль-ноль?.. Если разрешите, я сам зайду к вам минут через тридцать. Будет одна просьба, Николай Николаевич.