Блокада. Книга 5 - Чаковский Александр Борисович. Страница 60

— А мне откуда знать? — буркнул, не сбавляя шага, рыбак.

— Но ты же говорил там, на берегу, что бывал на этом острове, — недовольно сказал Соколов.

— Летом бывал. На баркасе плавал туда. А зимой на кой ляд он мне сдался?

— Загадочный ты человек, отец, — сказал, помолчав, Соколов. — Понять тебя не могу… Тебе лет-то сколько?

— Про годы девок спрашивают, когда в жены берут, — не оборачиваясь, ответил рыбак.

— Не понимаю, — продолжал Соколов, чувствуя, что если он сейчас перестанет говорить и слушать, то остановится от усталости, от боли в ступнях, от усилившегося встречного ветра. — Не понимаю, — повторил он, — зачем ты с нами пошел? Ну до майны проводил, ладно, согласен, путь там тебе был знакомый. А сейчас-то зачем, если места тут для тебя такие же неведомые, как и для нас? Сидел бы сейчас в своем Коккореве и уху варил. Или для внучки лещей морозил. На кой, как ты выразился, ляд тебе с нами валандаться?

— Слушай, парень, — неожиданно освирепел рыбак, — ты что думаешь, душа с наганом и шинелью вместе выдается?

— При чем тут это?

— А при том, что у меня тоже душа есть. И может, сейчас я свое главное дело делаю. Ты вот свое главное дело исполнил? Нет?.. Ну ты еще молодой, жив будешь, война помилует — исполнишь. А мне два годика до семидесяти осталось!

— Никто не знает, сколько ему на роду жить назначено, — задумчиво сказал Соколов. — Особенно на войне. И вот насчет главного дела я не совсем уяснил. В чем твое главное дело?

— Это вопрос мудреный, — ответил рыбак задумчиво, после короткого молчания. — Когда я ту войну, первую, отвоевал, ну, думал, главное дело жизни сделал. Потом женился, опять полагал: главное, что мне на роду написано, исполнил, дочка появилась, новую жизнь зародил. Потом думал, главное дело — собственный дом поставить. И это исполнил… Словом, много делов переделал, и каждое в свое время главным казалось. А сейчас вот иду и думаю: не сделал ты, старик, еще своего наиглавного дела в жизни.

— В чем же оно?

— А вот до Кобоны вас довести.

— Спасибо, отец.

— Не за спасибо стараюсь, — буркнул проводник и как бы между прочим заметил: — Вот он, твой Зеленец-остров, давай причаливай.

Соколов даже вздрогнул от неожиданности, устремил взгляд вперед, в темноту, но ничего там, кроме нагромождений снега, не обнаружил. В первые минуты он как бы лишился дара слова, хотя все в нем кричало: «Дошли! Две трети пути позади!»

Наугад побежал вперед и вскоре наткнулся на скользкие, обледенелые камни. Из последних сил взобрался на них и вдруг остановился как вкопанный: откуда-то из-под заснеженной, скованной льдами земли до него донесся неясный человеческий говор и какие-то звуки, похожие на позвякивание солдатских котелков или касок.

Он не смог разобрать ни слова. К тому же говор сразу смолк. Потом мелькнул огонек, но тут же погас.

В том, что на острове были люди, Соколов теперь не сомневался.

«Немцы! — с отчаянием подумал он. — Конечно, это немцы! Они опередили нас, поняли, что мы будем прокладывать трассу по льду, и устроили здесь, на острове, засаду».

Все эти мысли пронеслись мгновенно. В следующую минуту он, пригнувшись, сполз обратно на озерный лед и все пятился назад, пока не столкнулся с Бруком. Положил ему на плечи обе руки и, нагнувшись к самому его уху, прошептал:

— Стой, комиссар, там немцы!

— Где, какие немцы? — удивился Брук.

— Обыкновенные. Здесь, на Зеленце, — скороговоркой ответил Соколов и продолжал уже твердо, как если бы отдавал приказ: — Значит, так, я иду с атакующей группой, ты обеспечиваешь тыл.

— Нет, — ответил Брук. — Когда бой, комиссар идет первым. На льду могу замыкающим, а в бою — нет.

— Отставить!.. Я командир.

— А я комиссар. Ты командуешь, а я иду в атаку.

— А-а-а! — с какой-то безнадежностью отмахнулся Соколов и, повернувшись в сторону Смирнова, приказал: — Передай тихо по цепочке — приготовиться к бою!..

…Жданова разбудил резкий звонок. Он потянулся рукой в будильнику и увидел, что стрелки показывают половину седьмого. С досадой подумал: «Проспал целых пять часов. Будильник почему-то сработал с опозданием». В ту же минуту звонок раздался снова, и Жданов понял, что его разбудил телефон, а не будильник. Будильника он просто не слышал.

Из телефонной трубки до него донесся ликующий голос Кузнецова:

— Прошли, Андрей Александрович! Прошли до Кобоны!

У Жданова перехватило дыхание. Ему хотелось спросить: «Когда прошли? Кто звонил? Где Лагунов?!» Однако от волнения он не мог произнести ни слова.

Кузнецов, будто почувствовав это на расстоянии, сам ответил на так и не заданные Ждановым вопросы:

— Звонил Лагунов! Еще час назад!

— Почему меня не разбудили? — спросил Жданов, обретя наконец дар слова.

— Товарищ Васнецов так распорядился. Он недавно вернулся с Кировского. Мы подумали…

— Где Лагунов?! — прервал его Жданов. — Он в Смольном?

— Нет еще. Будет часам к двенадцати дня.

— Почему так поздно?

— Не знаю. Он сказал только…

— Соберите к двенадцати Военный совет, — снова прервал его Жданов. — И пригласите всех работников обкома и горкома, которые выезжали на предприятия.

11

— …Ну дальше, дальше!.. — нетерпеливо воскликнул Жданов, когда Лагунов сделал паузу.

Как и вчера утром, все снова сидели сейчас в его кабинете на своих обычных местах, за длинным столом — Васнецов, Штыков, Попков, Гусев, Павлов. Добавились только начальник тыла Лагунов, Якубовский и заведующие отделами обкома и горкома, выезжавшие на предприятия, чтобы обеспечить выполнение требований Ставки.

— А дальше произошло следующее, — продолжал Лагунов простуженным голосом. — Командир взвода Смирнов вместе с проводником отправился на разведку, чтобы установить, каковы силы немцев на острове Зеленец. Но оказалось, что это совсем не немцы! В землянке находились наши пограничники. При свете далекой ракеты они увидели приближающихся к острову людей в маскхалатах и тоже приняли их за немцев. Словом, еще минута — и могли бы перебить друг друга. Однако все обошлось благополучно. Соколов и его люди отдохнули на острове, поели в тепле и отправились дальше. Последние десять километров до Кобоны они преодолели за три часа. Трасса размечена на всем ее протяжении. Лед крепкий. Выдержит не только лошадь с санями, а и автомашину… У меня все.

Доклад Лагунова занял не более пятнадцати минут. Но за этими минутами стояли долгие часы мучений на зимней Ладоге трех десятков советских людей, упорно пробивавшихся к цели сквозь буран, сквозь туман, через нагромождения торосов, через полыньи и разводья, рисковавших собственными жизнями ради спасения жизни сотням тысяч ленинградцев.

Жданов медленно встал из-за стола и, тщетно пытаясь скрыть охватившее его волнение, сказал:

— Поздравляю вас, товарищи! Мне хотелось бы сейчас…

Он намеревался сказать, что его самым горячим желанием было бы видеть сейчас здесь всех этих людей, совершивших свой негромогласный подвиг, обнять, прижать к груди каждого из них. Но в последнюю секунду он почему-то запнулся и закончил с оттенком официальности:

— Представить всех отличившихся к наградам. Немедленно!

И, присев опять к столу, спросил Лагунова:

— Значит, вы уверены, что лед выдержит гужевой транспорт?

— Не сомневаюсь, что он выдержит и автомобиль, — ответил Лагунов.

— Откуда у вас такая уверенность? — продолжал допытываться Жданов.

— Видите ли, Андрей Александрович, — нерешительно начал Лагунов, — дело в том… Словом, я сам проехал на машине. По всей трассе. От Осиновца до Кобоны и обратно. Потому и задержался с возвращением в Смольный…

Лишь две вести могли бы вызвать у находившихся в этой комнате людей еще большую радость, чем только что услышанное ими от Лагунова: весть о том, что Москва вне опасности, или о том, что блокада Ленинграда прорвана.

— Следовательно, вы полагаете, что движение транспортов по Ладоге можно начинать? — спросил Жданов.