Туманы Авалона - Брэдли Мэрион Зиммер. Страница 36

– Тогда, может статься, – нахально отпарировала Моргауза, – тебе стоило бы лучше ублажать собственного мужа, а не жаловаться, что другая женщина способна дать ему то, в чем ты отказываешь?

Игрейна занесла было руку, чтобы отвесить девчонке звонкую пощечину, но невероятным усилием воли сумела-таки сдержаться.

– Ты думаешь, мне не все равно, кого Горлойс укладывает к себе в постель? – осведомилась она, призывая на помощь все свое самообладание. – Я более чем уверена, шлюх у него перебывало немало, вот только не хотелось бы мне видеть в их числе и собственную сестру. Мне его объятия немилы, и, если бы я питала к тебе ненависть, я бы охотно вручила тебя Горлойсу. Но ты слишком молода. Слишком молода некогда была и я. А Горлойс – христианин, если ты допустишь его к себе на ложе и зачнешь от него ребенка, у него не останется иного выбора, кроме как в спешке сплавить тебя замуж за первого же дружинника, который не отвернется от подержанного товара: эти римляне не таковы, как наши соплеменники, Моргауза. Возможно, Горлойс тобою и очарован, но он ни за что не отошлет меня прочь и не возьмет в жены тебя, поверь мне. В нашем народе девственность ценится невысоко: женщина, заведомо плодовитая, беременная здоровым ребенком, – да лучшей жены и желать нельзя! Но, скажу я тебе, у христиан все иначе: они станут обращаться с тобой, точно с падшей женщиной, и мужчина, за которого тебя выдадут замуж, станет всю жизнь вымещать на тебе зло за то, что ребенка твоего зачал не сам. Ты этого хочешь, Моргауза, – ты, что могла бы взять в мужья короля, пожелай ты только? Неужто ты погубишь себя, сестра, только для того, чтобы досадить мне?

Моргауза побледнела как полотно.

– Я понятия не имела… – прошептала она. – Ох, нет, я не хочу позора… Игрейна, прости меня!

Игрейна поцеловала сестру и вручила ей серебряное зеркальце и янтарное ожерелье. Моргауза недоуменно захлопала глазами.

– Но ведь это подарки Горлойса…

– Я поклялась никогда больше не носить его и не принимать от него даров, – отозвалась Игрейна. – Так что они твои; для того мужчины, которого Мерлин увидел в твоем будущем, сестра. Но тебе должно соблюдать целомудрие до тех пор, пока он не придет за тобой.

– Не тревожься, – заверила Моргауза с улыбкой. Игрейна порадовалась про себя, что это напоминание подстегнуло честолюбие сестры: Моргауза холодна и расчетлива, она никогда не пойдет на поводу у чувства или внезапного порыва. Глядя на сестру, Игрейна сокрушалась про себя: что бы и ей родиться не способной любить!

«Ох, если бы я удовольствовалась Горлойсом… или холодно попыталась бы избавиться от мужа и сделаться королевой – вот Моргауза так бы и поступила!»

Горлойс задержался в Тинтагеле только на четыре дня, и молодая женщина порадовалась его отъезду. Он оставил в замке с дюжину дружинников, а перед тем, как отбыть прочь, призвал жену к себе.

– Ты и ребенок будете здесь в безопасности, под надежной охраной, – коротко сообщил он. – Я еду собирать корнуольское ополчение против ирландских захватчиков или против северян – или против Утера, попытайся он прийти и захватить то, что ему не принадлежит, буде то женщина или замок.

– Думаю, у Утера и в своей стране дел довольно, – поджала губы Игрейна, борясь с отчаянием.

– Дай-то Боже, – кивнул Горлойс, – ибо у нас и без него врагов достаточно. Однако я почти мечтаю о том, чтобы Утер все-таки пришел – уж я бы доказал негодяю, что Корнуолл принадлежит не ему, а то он считает, все на свете в его власти – лишь протяни руку!

На это Игрейна не ответила ни словом. Горлойс со своими людьми ускакал прочь, а она осталась приводить в порядок дом, восстанавливать былую близость с дочерью и пытаться наладить разорванную дружбу с сестрой Моргаузой.

Однако, сколько бы ни занимала себя Игрейна домашними хлопотами, в мыслях ее постоянно царил Утер. И даже не реальный Утер: мужчина, с которым она сталкивалась в саду, и при дворе, и в церкви – порывистый, с мальчишескими замашками, неловкий, неуклюжий увалень. Этот Утер – Пендрагон, Верховный король – отчасти внушал ей страх; чего доброго, она и впрямь его слегка испугается, как некогда испугалась Горлойса. Думая о мужчине по имени Утер, о его поцелуях и объятиях, и о том большем, чего он, возможно, от нее пожелает, Игрейна порою ощущала ту же сладостную истому, что и во сне, а порою – панический ужас, точно изнасилованная девочка, что некогда проснулась наутро после свадьбы, холодея от страха и горя. Мысль о браке казалась ей пугающей и даже гротескной, точно так же, как четыре года назад.

Однако снова и снова – в тишине ночи, когда она лежала в постели с сонной Моргейной под боком или когда сидела на террасе, выходящей на море, и направляла ручонки дочери в ее первых, неловких попытках управиться с прялкой – мысли ее обращались к иному Утеру, Утеру, которого она знала в кольце камней за пределами времени и привычных мест, к жрецу Атлантиды, с которым она некогда разделяла таинства. Этого Утера – Игрейна готова была поручиться – она станет любить больше жизни, ни страха, ни ужаса он ей не внушит, и все, что произойдет между ними, будет исполнено сладости и радости большей, нежели она изведала за все прожитые годы. Просто-напросто, оказавшись с ним рядом, молодая женщина поняла, что обрела некую утраченную часть себя самой. Что бы ни случилось между ними, как между обычными мужчиной и женщиной, за пределами обыденного есть нечто большее, и это нечто никуда не исчезнет и силы своей не утратит. У них – общая судьба, и им вдвоем предстоит исполнить предначертанное… но зачастую, зайдя в мыслях настолько далеко, Игрейна останавливалась и оглядывалась на себя, словно не веря. Или она безумна: навоображала себе невесть чего про общее предназначение и вторую половинку души? Разумеется, на самом деле все куда проще и куда непригляднее. Она, замужняя женщина, почтенная матрона и мать, просто-напросто позволила себе увлечься мужчиной более молодым и красивым, нежели ее законный супруг, принялась мечтать о нем и в результате поссорилась с мужем, человеком достойным и добрым, с которым связана брачными обетами. Игрейна сидела и пряла, стискивая зубы, во власти неодолимого чувства вины, и размышляла о том, что теперь, чего доброго, ей до конца жизни суждено искупать грех, совершенный разве что в мыслях, и то вряд ли.