Избранное в 2 томах. Том 1 - Крапивин Владислав Петрович. Страница 40

Не успел. Сразу шесть липких ладоней ухватили его за голые локти, за кисти рук. Серёжа рванулся, конечно, да толку мало. Его трое держали, и каждый был сильнее Серёжи.

— Не дрыгайся, силы береги, — сказал Гутя. — Еще до лагеря четыре километра топать, а ты, наверно, не обедал, бедненький.

— Ну, чего пристали?! — отчаянно крикнул Серёжа. — Я что вам сделал?

— Нас из-за тебя на речку не пускают и в лес, — объяснил ему из-за плеча Витька Солобоев. Он дышал Серёже прямо в ухо, и от него пахло грушевым компотом.

— Я-то здесь при чем?

— А говорят, что если отпускать, то все начнут разбегаться, как ты. Ты больно хитрый. Сам — до хаты, а мы сидеть из-за тебя в палатах должны?

— Врете вы все, — убежденно сказал Серёжа. — Вас директор послал.

— Ладно, это не твое дело, — сказал Гутя. Он один из всех не держал Серёжу. Прохаживался перед ним. Помахивал одуванчиком. А в другой руке у него был маленький газетный сверток.

— Я в лагерь все равно не пойду, — убежденно сказал Серёжа.

— За уши потащим, — пообещал Гутя.

«Ох, ну почему я не взял Нока?» — подумал Серёжа. И сказал:

— Надорветесь.

— Справимся.

— Вы права не имеете. У меня же вещей нет, они на берегу остались.

— А собака? — спросил Женька Скатов.

— Тоже на берегу! — ответил Серёжа и спохватился: «Не надо было говорить. Если бы думали, что Нок близко, может, испугались бы…»

— Вот и хорошо, — обрадовался Женька. — Дай, Гутя, колбасу, я ее вместо собаки съем. А то все равно Солобоев слопает, ему сегодня добавки не дали…

— Дурак, — сказал Гутя и зашвырнул сверток в кусты. — Не знаешь, что ли, что в этой колбасе?

— Не знаю, — растерянно отозвался Женька. — Я еще на кухне откусить хотел. А что?

— Дурак, — опять сказал Гутя.

«Неужели иголку сунули? — подумал Серёжа. — Нок ведь не знает еще, что у чужих брать нельзя. Нет, хорошо, что он там».

И сказал:

— Живодеры.

— За живодеров поимеешь, — пообещал Гутя. — В лагере. Ладно, пошли.

Серёжа опять рванулся.

— Не пойду я! Меня там люди ждут! Катер!

— Гы, адмирал, — сказал Пудра. — Глядите, парни, катер его ждет…

Остальные загоготали.

— Не волнуйся, деточка, — сказал Гутя. — За тобой в лагерь персональный самолет пришлют.

— Вы еще за это ответите, — пообещал Серёжа. — У меня там чемодан. Если вам за меня ничего не будет, за вещи вы все равно ответите.

На Гутином лице мелькнуло сомнение. Но тут вмешался Пудра:

— А на кой нам твой чемодан? Нам про него ничего не сказали. Может, ты его куда выбросил или запрятал, а мы искать обязаны? Нам не чемодан ведь, а тебя велели в лагерь притащить.

— Ага! — крикнул Серёжа. — Велели! Я же говорил!

— Ладно, заткнись, — буркнул Гутя.

— Жандармы вы, вот кто, — сказал Серёжа с закипающей яростью и бесстрашием. — Точно! Полевая жандармерия.

— Ну, ты… — медленно произнес Гутя и пушистой головкой одуванчика ткнул Серёжу в губы. А облетевшим стеблем стеганул его по носу. — За жандармов ты особо получишь, по первому разряду.

Серёжа мотнул головой и сплюнул прилипшие семена.

— Все равно жандармы, — сказал он. — А кто вы? Хорошие люди, что ли?

— Ладно, тащите его, парни! — скомандовал Гутя.

Серёжу рванули вперед. Он уперся пятками, но кожаные подошвы сандалей заскользили по траве. Серёжа постарался зацепиться за куст, но только зря расцарапал щиколотку.

Ну почему так устроен человек? И не боится он, и боли особой не чувствует, а только злость, и плакать совсем не хочет, а слезы сами по себе закипают где-то в глубине и грозят прорваться. Они еще не очень близко были, эти слезы, но Серёжа уже чувствовал их.

Вырываясь, он сказал сквозь сжатые губы:

— Зря стараетесь. Ну, притащите в лагерь, а потом что? Все равно за мной сейчас придут. Алексей Борисович придет. И собака.

«В самом деле, — думал он, — ведь не уедет же Алексей Борисович. Все равно искать будет. Только как он догадается, где я? И когда он до лагеря доберется?»

Гутя злорадно объяснил:

— Пусть ищут. С собакой. Там для тебя отдельная комнатка приготовлена в изоляторе. Будешь сидеть, пока маму-папу не вызовут. А потом на линейке коленом под… Ну, в общем, ясное дело.

— Могут и галстук снять, — пыхтя, добавил Солобоев.

— Не, — огорченно сказал Гутя. — Не снимут. Гортензия говорила, что в лагере нельзя выгонять из пионеров. А то бы запросто.

«Если запрут, могут и не сказать Алексею Борисовичу, что я в лагере. Тогда что?» — подумал Серёжа. И рванулся так яростно, что его чуть не отпустили. Витька Солобоев сказал, дыша компотом:

— Ну, я так не согласен. Четыре километра его переть. Машина-то небось уехала, а мы вкалывай. Я не лошадь.

— Чичас он сам побежит, — вдруг сообщил Пудра. — Вы его только подержите минуточку, я чичас…

Он отпустил Серёжу (а Витька с Женькой вцепились в него еще крепче) и побежал к заросшей канаве. Мальчишки ждали. Серёжа видел, как Пудра натянул на ладонь обшлаг рубашки и вырвал длинный, почти метровый стебель крапивы с темно-зелеными узкими листьями.

— Гады, четверо на одного, — сказал Серёжа и даже удивился, что ничуть не боится. И слезы больше не грозили ему. Была в нем холодная, спокойная злость, только и всего.

А Пудра улыбался большим ехидным ртом, помахивал крапивой и медленно подходил.

— Ну, побежишь? — спросил он.

— Животное, — сказал Серёжа. — Попробуй только ударь.

Пудра сильно размахнулся и стеганул его повыше колен. Серёжа закусил губу, но не двинулся.

— Дураки. Вы меня хоть огнем жгите, я вам подчиняться все равно не буду.

— Бу-удешь, — протянул Пудра и хлестнул еще раз.

Неожиданно, то ли из книжки про разведчиков, то ли еще откуда-то, вспомнились Серёже слова: «Если ударить противника под колено каблуком, можно сразу вывести его из строя…» И он без размаха, коротко, трахнул сандалей Пудру по ноге.

Пудра ойкнул, присел. Свободной ладонью зажал колено. Однако крапиву не выпустил. Глаза у него сузились, и он прошипел:

— Ну, чичас попляшешь… — и размахнулся.

— А ну, кончай, — сказал вдруг Женька Скатов и отпустил Серёжу.

Это было очень неожиданно, и Серёжа пропустил момент. Ему бы рвануться из Витькиных лап — и был бы свободен. А он прозевал, и в следующий миг его руку перехватил Гутя.

— Ты чего? — спросил Гутя у Женьки.

— А ничего, — хмуро бросил Женька. — Мучаете человека. Чего он размахался? — Женька кивнул на Пудру. — Ему бы так.

— Гы, а меня крапива не берет. Я в нее могу без штанов прыгнуть. На спор, — сказал Пудра.

— Ну и болван, — отрезал Женька. — Все вы… Собаку еще погубить хотели. Она-то при чем?

— А тебе жалко? — с досадой сказал Гутя. — Она бы тебе ноги пообглодала.

— А мне чего их глодать? Я, если б знал, с вами бы не связался… Обождите, я еще скажу в лагере, как вы его мучили…

Он вдруг повернулся, пролез через кусты и зашагал к дороге.

— Во изменник, — сказал Пудра, все еще держась за колено.

— Ему же хуже будет, — сказал Гутя.

— Хуже всех будет вам, — пообещал Серёжа. — Вы еще вспомните…

— Ой, страшно. Он сейчас маму позовет, — прохихикал Витька Солобоев.

Серёжа напряг плечи и сжал кулаки — кулаки-то у него были свободны. И Пудра, глядя на него, вдруг проговорил:

— Не-а. Он не маму позовет. Он всадников своих позовет чичас… Мюн-хавузен. Ну, зови своих всадников! — И, скривив рот, он издевательски проблеял: — Ескадро-о-он!…

Ох, если бы на самом деле были всадники! Все, что есть у него, отдал бы за это Серёжа! Полжизни отдал бы за минутное чудо, за то, чтобы гневные всадники примчались сейчас для защиты и мести. Чтобы и Гутя, и Витька, и гнусный Пудра затряслись и побелели от ужаса перед непонятной и неожиданной силой. Если бы!

И сильнее боли, сильнее обиды и злости жгучей волной поднялась в нем тоска по чуду, которого не может быть.

Ведь только совсем маленькие дети верят в сказки до конца…