Избранное в 2 томах. Том 1 - Крапивин Владислав Петрович. Страница 60

Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:

— Хорошо говорить «пускай». Отец знаешь как налупит…

— Тебя?! — воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: «Такого цыпленка!»

— Да. Ты не знаешь, — сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.

Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.

— Ну за что налупит? Он же не знает.

— Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали.

— А может, он не придет.

— Да, не придет! Он всегда ходит.

— И лупит? — с недоверием спросил Серёжа.

Стасик шумно шмыгнул носом.

— Ну, пойдем, — сказал Серёжа.

— Куда? — испугался Стасик.

— «Куда-куда»… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.

Стасик вздохнул.

— Не пойду. Я ждать буду.

— Кого?

— Когда Неля Ивановна придет.

— А где она?

— А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает.

— А почему ты не поехал?

— Я же сорвал… — Он опять подозрительно завсхлипывал. — Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.

— Не выучил?

— Да выучил! — с отчаянием сказал Стасик. — Только одет не по-праздничному.

— Из-за этого тебе и запись сделали?

— Ну да! — сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.

— Не гуди, — попросил Серёжа. — Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?

— Ну-у-у…

— А ты ее раньше просил?

— Ага-а-а…

— А что она сказала?

Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:

— Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: «Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!» А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.

«Кому концерт, а кому слезы», — подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.

— Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.

Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.

— Так я и знала. Снова несчастье? — сказала Наташа, едва увидев Стасика. — Что опять?

Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:

— Он правду говорит, что отец дерется?

Она незаметно кивнула. Потом сказала:

— Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.

Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.

Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.

— Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: «Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!»

— Он кто? Дурак или пьяница? — спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.

— Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. — Наташа поморщилась. — Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: «Папочка, папочка!» Наш папа один раз не выдержал… — Наташа слабо улыбнулась. — Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: «Если еще раз ребенка тронешь…»

— Так и надо, — сказал Серёжа.

— Думаешь, очень помогло? — спросила Наташа. — Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.

— Этого Грачёва… его же повесить мало! — сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. — Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…

Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.

…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом — свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…

Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?…

Вернулись Генка и Стасик.

Генка озабоченно взглянул на Серёжу.

— Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.

— Думаю, — зло сказал Серёжа. — Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.

— На дуэлях иногда и скоты побеждали, — возразил Кузнечик.

— Не верю.

— А Дантес?

Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.

За окнами уже густели сумерки.

— Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? — предложил Кузнечик.

— Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? — спросила Наташа. — Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь… Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете?

Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу.

Стасик опять подозрительно притих и заморгал.

— Проводите его домой, — сказал Серёжа. — Я знаю, что делать.

— Не пойду я, — заупрямился Стасик.

Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче:

— Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо.

Стасик нерешительно моргал.

— Иди. Я тебе обещаю, — очень твердо сказал Серёжа.

— Ты что придумал? — шепотом спросил Генка.

Так же шепотом Серёжа ответил:

— Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем.

Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему.

Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела «система отсчета»: девять, восемь, семь…

Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду.

Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры.

— Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, — сказал Серёжа. — Наверно, кто-то запер, а ключа нет.

Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.

— Какой шкаф-то?

— Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…

Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом «пятерочные» дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: «Мы ими», а на другой «гордимся». Эти половинки он опять приколол над витринами.