Когда бессилен закон - Брэндон Джей. Страница 35

Итак, все обернулись, едва открылась задняя дверь зала, и все наблюдали, как Менди Джексон шла по проходу между рядами. Она была в простом синем платье, дешевом и слегка поношенном. Казалось, она не замечала никого. Она смотрела только на свидетельское место. Непонятным образом, но теперь Менди Джексон казалась непохожей на ту женщину, которую я видел в холле несколько недель назад. Ее отсутствующий взгляд куда-то исчез. Она, должно быть, точно так же прошла бы и по пустому коридору собственного дома. Голова ее была поднята. Она выглядела высокой, гибкой и крепкой. Меня порадовало это впечатление силы, исходящей от нее. Менди Джексон мало чем походила на жертву. Многих выдают руки. Пальцы же миз Джексон были стиснуты — и это единственное, что обнаруживало ее напряжение. Мне подумалось, что она должна привести присяжных в замешательство. Она будет сидеть там, надменная, суровая и крепкая, как сталь, и присяжные не поверят ни единому ее слову. Впервые за весь день я издал вздох облегчения.

А Менди заняла свое место и устремила на Дэвида тяжелый обвиняющий взгляд. И Дэвид не смог его выдержать. Он отвел глаза — живое олицетворение виновности. Я видел то, чего не могли видеть присяжные. Генри сжал под столом колено Дэвида. Тот снова повернулся к свидетельнице.

— Приступайте, — сказал Уотлин, и Нора, кончив что-то записывать, положила ручку и ободряюще улыбнулась своей свидетельнице.

— Пожалуйста, назовите ваше имя.

— Аманда Джексон.

— Но разве все называют вас не Менди?

Это был наводящий вопрос. Идиот тут обязательно заявил бы протест. Генри хранил молчание.

— Где ты живешь, Менди?

Менди назвала своей домашний адрес. Нора подчеркнула, что это в Сан-Антонио.

— Ты замужем?

— Нет, мэм. Мой муж умер.

— А дети у тебя есть?

— Двое. Мальчик и девочка. Старшему ребенку двенадцать.

Впервые в голосе ее прозвучали какие-то живые ноты.

Создалось впечатление, что она хотела сказать что-то еще, но снова заставила себя ожесточиться и замолчала.

Эти вступительные вопросы кажутся тривиальными, но они чрезвычайно важны. Когда я работал третьим помощником прокурора, наш тогдашний первый помощник говорил: «Дело бывает выиграно или проиграно уже к тому моменту, когда ваша лучшая свидетельница назовет свое имя и ответит на вопрос о своем семейном положении. Как раз столько времени требуется присяжным на то, чтобы решить, нравится она им или нет. А когда присяжные идут голосовать за обвинительный вердикт, они всегда голосуют за того, кто им понравился».

— Где ты работаешь, Менди?

— В «Гранд-билдинг» на Луп. В этом здании десять или двенадцать разных компаний.

— И в чем заключаются твои служебные обязанности в «Гранд-билдинг»?

— Я уборщица.

— А чем ты еще занимаешься, помимо работы и воспитания детей?

— Я учусь в университете Тринити. Мне осталось немногим больше двух лет.

Я попытался прочитать что-нибудь по лицам присяжных и не смог. Не знаю, с чего они взяли, что должны выглядеть абсолютно безучастными во время свидетельских показаний, но обычно они так и делали.

— Ты работала тринадцатого апреля этого года?

— Да, мэм.

— В какое время?

— Я была на работе утром того дня, а потом вернулась туда ближе к вечеру. Словом, в тот день я работала допоздна. Обычно я этого не делаю. К этому времени я стараюсь быть дома, чтобы поужинать вместе со своими детьми.

— Знаешь ли ты человека по имени Дэвид Блэквелл?

— Да.

Очень сухо. Теперь она уже не смотрела на Дэвида, она смотрела исключительно на Нору, руководимая ею. Голос ее был так ровен, как я только мог надеяться.

— Он тоже работает в «Гранд-билдинге»?

— Да.

— Ты была с ним в дружеских отношениях?

Свидетельница издала звук, выражавший ее недоверие к серьезности вопроса.

— Я уборщица. А он сотрудник компании.

Мне понравилась ее обидчивость.

— Ты убирала кабинет мистера Блэквелла в тот вечер?

— Да. Этот кабинет оставался одним из последних, которые мне еще предстояло убрать.

— Сколько было времени, когда ты пришла туда?

— Часов восемь, вероятно. Может быть, больше.

— Много ли людей находилось в здании в тот вечерний час?

— На том этаже — ни одного человека. Я очень удивилась, увидев там кого-то.

— Какой это был этаж?

— Я не совсем уверена. Один из верхних.

— Этот этаж был хорошо освещен?

— Да.

— Там было светло, как днем?

— В некоторых комнатах горел свет. В некоторых было темно. По-разному.

— А что касается кабинета Дэвида Блэквелла? Опиши нам его офис, пожалуйста.

Ее взгляд поднимался все выше по мере того, как она вспоминала внутренний вид помещения. До сих пор это было единственным подтверждением, что Менди Джексон свидетельствует скорее по памяти, чем рассказывает заученное наизусть.

— Там большая главная комната с картотечными шкафами и двумя письменными столами секретарей. Позади три кабинета поменьше, и у каждого своя дверь. В тот вечер свет горел только в большой комнате, поэтому было немного темновато.

— А в тех кабинетах, которые поменьше?

— Двери двух были закрыты, в третьем было темно, но дверь его была открыта.

— Скажи, Дэвид Блэквелл, тот человек, о котором мы говорили, присутствует сегодня в этом зале.

— Да.

— Не могла бы ты как-то указать нам на него, назвав какие-либо предметы его одежды, так чтобы мы поняли, кого именно ты имеешь в виду?

Она указала:

— За тем столом. Он в синем костюме и полосатом галстуке.

Нора обратилась к судье Уотлину с просьбой, чтобы в протоколах суда было отражено, что свидетельница опознала обвиняемого. Судья разрешил сделать это. Некоторые обвинители предпочитают дождаться, когда пострадавшая закончит свои показания, и лишь потом просят ее идентифицировать обвиняемого. Нора сделала это раньше и по вполне понятным соображениям. Она больше не хотела упоминать о Дэвиде как о мистере Блэквелле.

— Где находился обвиняемый, когда ты вошла в офис?

— Сначала я его не заметила. Я зашла за один из секретарских столов, чтобы достать мусорную корзину. Когда я потянулась за ней, то услышала позади какой-то звук, я обернулась... и, вероятно, вскрикнула, потому что он напугал меня. Я не знала, что в комнате кто-то есть.

— Где стоял обвиняемый?

— В дверях маленького кабинета. Было темно, поэтому я не могла видеть его лица.

— Он что-нибудь сказал?

— Он сказал: «Все в порядке, Менди, это всего лишь я». Что-то наподобие этого.

— Ты узнала его голос?

— Не совсем. Но я догадалась, кто это, по тому, в чьем офисе была и как этот человек выглядел.

— Как он выглядел, Менди? Во что он был одет?

— Он был в костюме, но без пиджака. Он выглядел немного... ну, словно для него это был долгий день.

— Сказал он еще что-нибудь?

— Он сказал что-то вроде того, что рад меня видеть, потому что ему надоело быть единственным живым существом во всем здании.

— А что ответила ты?

— Я сказала, что уже слишком поздно для того, чтобы люди работали, в это время им следует быть дома со своими семьями.

— Он по-прежнему стоял в двери?

— Да. Только он прислонился спиной к косяку. Его голос звучал как-то странно.

— В чем заключалась эта странность, Менди?

— Как будто он был пьяным или невыспавшимся.

— Что произошло дальше?

— Я наклонилась снова, чтобы вытащить мусорную корзину и отнести ее к своей тележке. А он сказал: «Оставь это, почему бы тебе не отдохнуть?»

Нора ничего не записывала. Она вся подалась вперед, заинтересованная, будто слушала рассказ своей подруги. Она задала свидетельнице сторонний вопрос, именно так, как иногда это делают подруги, беседуя между собой:

— Как ты была одета, Менди?

— На мне было что-то вроде униформы, которую нас там заставляют носить. Просто черная юбка и белая блузка.

Нора извлекла названные предметы из бумажного мешка, который стоял у ее ног. Затем она отнесла эти вещи к столу секретаря суда, где к ним прикрепили опознавательные ярлычки. Присяжные выпрямились в своих креслах. Наконец-то для них появилось нечто, на что можно было посмотреть, а не один только монотонный гул свидетельских показаний.