Когда бессилен закон - Брэндон Джей. Страница 7

Лоис снова пошла работать, на этот раз не проходя теста. Сначала ее заработки были нерегулярными. Комиссионные с ее недвижимого имущества мы клали на банковский счет или тратили на празднества. В трех случаях из четырех наши загородные путешествия происходили в учебное время, и тогда Дэвид оставался у бабушек. Для него это тоже было приключением.

Когда я перешел к частной практике, у меня стало больше бессонных ночей, но вместе с тем я в значительной мере располагал своим рабочим временем. Я мог возвращаться домой в три часа дня, если мне этого хотелось, или оставаться на долгий уик-энд. Я огляделся вокруг в поисках семьи. Но Дэвид к тому времени был уже чертовски близок к подростковому возрасту. Он принадлежал к большему количеству клубов и спортивных команд, чем я. Казалось, единственным местом, где я его видел, был мой автомобиль, но рука Дэвида всегда лежала на дверной ручке. К моему удивлению и легкой досаде он нашел собственный мир, вместо того чтобы дождаться, когда я возьму его в свой.

Рождение Дины тщательно планировалось, но, когда она появилась, это не было похоже на продолжение нашей семейной жизни — скорее казалось, будто мы все начали сначала. На этот раз результаты в своей совокупности оказались более удовлетворительными. Дина сполна получила от нас все, что было нужно. И она прислушивалась к моим историям, когда достаточно для этого подросла. Орбита Дэвида вокруг нашей семьи, становилась все более длинной и эллиптической. Его детство, как это случается со всеми, имело грустное завершение: он вырос. Когда я был готов к контакту с ним, Дэвид поступил в колледж. Так и должно было случиться. Недостаток внимания при воспитании уже ничем не восполнишь. Дэвид закончил школу и пошел работать. Когда я закинул удочку насчет юридического факультета, его презрение было совершенно очевидным, хотя он и постарался скрыть это. Он был хорошим мальчиком; он никогда не сказал бы, что в действительности думает о моей профессии.

Как и большинство знакомых мне юристов, я устал быть адвокатом. Но я любил суд. На следующее утро впервые за долгие месяцы я не улыбнулся при виде его нелепого старого здания. Это было унылое прямоугольное строение, выложенное из метровых красных кирпичных блоков, с крышей, крытой зеленой испанской черепицей, плитки которой заходили друг на друга и потому сильно напоминали рыбью чешую. Крыша топорщилась в небо множеством шпилей и башенок, так, словно архитектор в последний момент почему-то решил, что он строит собор или замок, а не здание суда. Когда я увидел его в первый раз, оно показалось мне нелепым. Теперь я думаю, что оно очаровательно нелепо. Это своеобразный раритет, дань иному веку. Наш округ возводит поблизости ультрасовременный «центр правосудия», но я знаю, что никогда не смогу полюбить его так же.

В разном качестве я провел в этом здании больше двадцати лет. Оно вмещает в себя окружную канцелярию — имущественные акты, брачные контракты, свидетельства о рождении, судебные протоколы; девять окружных судов, где разбираются мелкие правонарушения и рассматриваются гражданские иски; девятнадцать окружных судов, в которых ведутся дела, связанные с уголовными преступлениями, разводами и исковыми заявлениями, сумма которых превышает пять тысяч долларов; и, наконец, апелляционный суд, где все мы получаем урок за грубые ошибки, допущенные нами в своих судебных делах. Для любого практикующего юриста посещение этого здания неизбежно. Для адвокатов по уголовным делам — оно часть их повседневной жизни.

Здание суда — это нечто большее, чем просто архитектурное сооружение. Это целый мир, живущий по своим законам, мир, где каждый знает каждого или во всяком случае думает, что знает. Это похоже на жизнь университета. Всегда здесь что-то происходит, какой-нибудь новый скандал. Здание суда — это Центр Слухов. Сплетни из окружных судов доносятся с первого этажа и на пятый, в апелляционный суд, быстрее, чем лифты.

Хотя в отличие от университета здесь обеспечен постоянный приток «свежей крови». Как только вы входите, вы сразу же видите их — тех, кто никогда не бывал в суде прежде и не испытывает удовольствия от пребывания в нем теперь. Они сидят на скамьях, встревоженно или обреченно ожидая своих адвокатов, стоят в очередях за копиями свидетельств о рождении, разыскивают справочные киоски, чтобы узнать, куда им идти, если их призовут для исполнения долга присяжных заседателей. На каждом этаже их множество. Есть причина, по которой они тоже вызывают у меня улыбку. Именно они подпитывают нас, не давая затихнуть нашим судебным дискуссиям.

В здании суда имеется боковой вход, который ведет к лифту, поднимающемуся прямо на третий этаж, в окружную прокуратуру. Я редко пользуюсь им. Мне нравится проходить через центральную дверь, подниматься по лестнице, встречая и приветствуя знакомых, и тайком изучать лица тех, кого я не знаю. Именно так я и вошел в начале девятого утром следующего после ареста Дэвида дня, но, разумеется, то утро уже с самого начала не было похоже на остальные.

Небольшая группа репортеров дожидалась меня у входа. Всего, должно быть, человек десять, включая фотографов и телеоператоров. Все они были мне знакомы. На какое-то мгновение, стоило мне разглядеть лицо каждого, у меня возникла иллюзия, что между нами могло бы возникнуть понимание. Среди них не было ни одного, кто уже дюжину раз не интервьюировал бы меня официально и еще чаще не обменивался бы со мной местными новостями. Тем не менее, сегодня они слились для меня в незнакомую толпу. Они боролись за более удобные позиции, они совали мне микрофоны и заглушали друг друга, выкрикивая вопросы.

Я сделал одно-единственное заявление:

— Завтра в десять часов утра я устраиваю пресс-конференцию в своем офисе. Тот, кто станет надоедать мне теперь, приглашен не будет.

Они тут же отступили. Мы с этими парнями и девчонками знаем друг друга, но они еще не знакомы со мной как с окружным прокурором. Я занимаю эту должность всего несколько месяцев, а все мы не раз были свидетелями того, как могут менять людей стены. Адвокаты, любившие делиться секретами в мужском туалете, превращаются в судей, стремящихся приказами заткнуть чужие рты. Может быть, я стал неприветлив. Ситуация располагала к этому. Репортеры пропустили меня, и толпа рассосалась, когда они разошлись звонить своим редакторам или искать других интервьюируемых. Все-таки они должны были признать, что я о них позаботился. Десять часов — это подходящее время для тех из них, кто готовят полуденные радиопрограммы или репортажи для выходящих днем газет.

Однако они напомнили мне, каким плохим должен быть этот день. Я шагал сразу через две ступени, глядя только вниз. Прошел мимо двоих-троих, даже не подняв головы, чтобы посмотреть, знаю я их или нет. Они, в свою очередь, хранили почтительное молчание. На третьем этаже я свернул с лестничной площадки к стеклянным дверям. Над ними черными буквами футовой величины была сделана надпись: «Окружной прокурор по уголовным делам», а выше — того же размера буквами: «Марк Блэквелл». Это все еще было поразительным для меня — видеть там свое имя, вместо имени одного из моих предшественников.

Я стал ассистентом окружного прокурора сразу же по окончании юридической школы и поднимался по всем ступенькам служебной лестницы со средней скоростью: полтора года занимался мелкими правонарушениями, потом немного апелляциями, затем уголовными делами. Три последних года я проработал тут в качестве главного судебного обвинителя. Именно в эти годы я и полюбил здание суда. У меня было свое место в мире, ответственное положение и определенная власть. Люди здоровались со мной, называя по имени. Они искали моего расположения. Окружной прокурор поручал мне лишь исключительно важные дела — убийства при отягчающих обстоятельствах или процессы с высокопоставленными обвиняемыми. Я владел частью этих судебных залов. Здание суда было моим вторым домом.

Но невозможно оставаться в департаменте окружного прокурора вечно. Во-первых, здесь никогда не разбогатеешь, и, во-вторых, тому, кто поступает в юридическую школу, не имея хотя бы тайного желания когда-нибудь стать богатым, лучше бросить учебу на первом же году. Через какое-то время к тому же тебе надоедает постоянно иметь над собою целое напластование боссов. По крайней мере мне это надоело. Я начал тупеть от сознания того, что являюсь винтиком в машине, которую адвокаты любят называть крупнейшей юридической фирмой города. Меня начал пугать охраняющий меня в течение пяти лет значок, выданный округом. Я был функционером, работником, нанятым пожизненно. Приблизительно в это же время я получил место главного обвинителя, что заставило меня продержаться еще три года, но пора было уходить. Последний год я провел, ожидая «подходящего момента», пока не понял, что подходящим, собственно говоря, был любой из моментов. Перемена казалась жуткой — выйти в открытый мир после восьми спокойных лет в суде. Обвинители никогда не испытывают недостатка в клиентах. Они не платят секретарских или офисных рент, и все их заработки свободны от налога. Единственное преимущество, которое я сумел найти в работе адвоката, — это возможность приходить и уходить, когда заблагорассудится.