Мой мир - Маяков Александр Викторович "Alex Shostatsky". Страница 25

- Она в аварию попала. Машина сбила. Бедная девочка, - покачала головой химичка. Я же просто был шокирован.

- Ноги отнялись, теперь к креслу прикована. Муж бросил. Зачем ему калека? – Продолжила собеседница. – Вроде, сестра ей помогает, но сам знаешь, кому инвалиды нужны. Я иногда…

Она еще продолжала говорить, но я уже не слышал её. Уши как будто заложила вата. Звук просто не доходил до ушей.

Лида инвалид. Отнялись ноги. Бросил муж. Мать одиночка. Слова так появлялись в сознании. Буква за буквой.

- Ты меня слышишь? – Спросила Ирина Владиславовна.

- Да, - пересохшим горлом произнес я, платком вытирая пот со лба. – Просто… она такая молодая, не дай Бог.

- Ой, и не говори, - махнула рукой химичка. Боже, да ей же все равно, что там с Лидой. Так, простая новость. Она как сплетница, получает удовольствие оттого, что рассказала страшную новость. Увидела мою реакцию и получила моральное удовлетворение. А может и не только моральное.

- Что? Что с тобой? – Она обеспокоено смотрела на меня, а я пятился. Подальше от неё, от её безразличия и эгоизма.

Боковым зрением я заметил человека справа от себя. Повернув голову, я увидел зеркало. Раньше его здесь не было. Из зеркала на меня смотрел молодой парень с безумным взглядом. Это я? Это я…

- Артур… - осторожно произнесла химичка.

- Прочь. – Только и смог произнесли я. – Прочь!

Пулей я бросился по коридору. Боже, как можно быть такой безразличной? Это же Лида! Лида!

- Ошалел что ли! – Прорычала на меня техничка, мимо которой я пронесся. Не глядя вперед, я бежал. Прочь! Это не храм науки, это дворец эгоизма и безразличия.

Лида…

* * *

Что я делал? Я должен был действовать, а я? Пришел домой. Даже не пришел, а прибежал, убегая от человеческого безразличия. Залез под душ. Вода очищает, особенно от дурных мыслей. Но мысли все равно лезли. Но это не самое противное. В моей душе проросло семя сомнения. А нужен ли я ей? А примет ли она мою помощь? Наверное, откажется, из-за гордости. Да, все мы гордые, что бы понять, что слабы. Сильных нет, это чушь! Что значит сильный? Физически? Так это каждый второй, потому что пашут как волы. Духом? Это иллюзия. Вся эта сила ничего не стоит, когда приходит беда. И тогда выясняется, что ты слаб. Что тебе нужна чья-то помощь. Конечно, можно кричать, срывая голос и разбрызгивая предательские слезы, что ты сам справишься. Но это только слова. Громкие и пустые. Все люди слабы. И когда слабый помогает слабому это и есть сила. Смешно, но наша сила в нашей слабости. Нет, не так! Наша сила в том, что мы можем признать свою слабость и помочь ближнему. А если не признаем того что слабы, мы искренне верим в нашу силу. Создаем иллюзию силы и всем сердцем верим в неё, отравляя мозг. Потом, правда, от яда веры мозг затуманивается, не различая реальное положение дел от мнимого, но это, как, ни странно, только помогает жить, а не препятствует. Так живет добрая доля человечества. А те бедняги, которые решили расставить все на свои места, разделить реальность и иллюзию, сидят в психушке. Потому что для большинства людей их речи о «реальном» мире кажутся бредом. И что бы сохранить мнимость равновесия, их изолируют от мира. Тех, кто смирился с неизбежностью, отпускают. А те, кто не готовы этого принять, и стараются разделить реальность с мнимостью, продолжают «лечить». Наверное, кому-то это выгодно. А может этот механизм, запустил сам человек много веков назад и сейчас его просто не остановить. Второе мне кажется более реальным. Или мнимым?

Я напился. Голова гудела, и я нашел выход в алкоголе. Сначала была рюмка для «ясного мышления», потом еще, еще и еще. И в конечном итоге бутылка была пуста. Перед глазами все плыло, а разум не то что не прояснился, он еще больше затуманился, а мысли стали еще более бредовыми.

Что я ей скажу? «Привет, Лида! Я тебя люблю!» Или: «Лида, я помогу тебе!» Да пошлет она меня. Или... ну что я ей скажу? Кстати, я даже не знаю, где она живет. Конечно, узнать где живет инвалид не так тяжело. Какие-никакие, а связи у меня есть. Да и пассивную помощь оказать смогу, но… ведь я хочу не этого. Да, черт возьми, я хочу быть с ней рядом! Даже сейчас! Нет, особенно сейчас. Почему? Почему меня так тянет к ней? Это какое-то безумие.

- Моє майбутнє, моє життя! – Хрипел в динамике голос Вакарчука. Я когда под градусом люблю слушать Океан Эльзы. Его набаты успокаивают, помогают расслабиться. Не важно, что эта песня был написана во времена оранжевого восстания. Не важно, что тогда я был сопливым школьником, посмевшим влюбиться в свою учительницу.

- Вище неба, вище неба, мила моя! – Да я хочу взлететь выше неба! Выше облаков, к звездам и солнцу, к ангелам… вместе с ней. Бред! Я не собираюсь умирать и ей не позволю. Хотя, кому я что говорю. Не лги себе! Ты не смог тогда и думаешь, что за десять лет ты изменился? Нет, страхи то те же остались. Все тоже и я такой же.

Из колонки донесся легкий аккорд пианино. Это не Вакарчук.

- Я единственную искал в это мире большом и сложном... – Дядя Паша. Павло Зибров. Как эта песня попал в трек-лист на ноуте, ума не приложу. Если честно, я е слушаю конкретного исполнителя или стиль, я слушаю то, что мне нравиться. Путь даже это всего лишь одна композиция.

– Женщина любимая, самая желанная. Самая красивая и чуть-чуть печальная. – Рвал душу мужской голос с ласковыми нотками бек-вокала.

- Умеешь, дядя Павлик, душу наизнанку вывернуть. – Заплетающимся языком произнес я и во все горло заорал, - Женщина любимая, как фата венчальная, самая ранимая... и немного странная...

Последнюю фразу я прохрипел сквозь слезы. Не знаю, от жалости к себе беспомощному или к ней страдающей, но я плакал. Мужчина плачет, какой ужас.

* * *

Я решил все. По крайней мере, я так считал. Но вот я стою перед её дверью, а в голове звучало меццо-сопрано Тамары Гвердцители: «Бог не суди, ты не был женщиной на земле… Женщина с колыбели чей-нибудь смертный грех». Да, позавчерашний ночной концерт, закончившийся разговором с недовольными соседями, оставил свои следы.

Дрожащей рукой я нажал на звонок. Я хоть и старался держать себя в руках, но волнение было просто чудовищное.

Дверь никто не спешил открывать. Я еще раз нажал на кнопку. Через минуту дверь слегка приоткрылась и в проем выглянула девочка лет шести. Черные волосы были заплетены в две косички. Платьице хоть и было чистым, но явно не видело утюга давно. Да, работа менеджера приучила меня следить за одеждой. Даже малейшая складка на идеально выглаженной рубашке выводит меня из равновесия. Я начинаю нервничать, маниакально стремиться исправить это. Один раз это дошло до того, что я пробрался в зал для заседаний, вытащил утюг (зачем я его притащил на работу, я и сам не знаю, но он у меня имеется), стянул с себя рубашки и прямо на столе стал исправлять погрешность. Все бы ничего, но когда дело было почти закончено, в зал вошла секретарь нашего начальника. Девушка молодая, милая и глупая. Последнее в ней преобладает.

Представьте её реакцию, когда она входит в зал, а там мужик с голым торсом что-то прячет за спиной. Просто мне стало неловко, и я спрятал рубашку и утюг за спину.

- А что ты там прячешь? – Прижимая папку с документами к груди, спросила она со смесью испуга и любопытства. С одной стороны ей, как любой молодой и глупой особе, было страшно оставаться в одной комнате с полуголым парнем. А с другой стороны ей, как любой молодой и глупой особе, было жутко интересно, что же у меня за спиной. Так как первое обстоятельство тянуло броситься её прочь, а второе тянуло ко мне, она, извиняюсь за интимные подробности, тазовой частью своего тела тянулась к двери, а верхней, со сжатой на груди папкой, ко мне. Вот в таком положении, изгибаясь все больше и больше, она простояла около минуты, пока я судорожно раздумывал, что же ответить. Но за меня ответил утюг. Сначала просто запахло паленым, потом я заметил сероватый дымок из-за спины. Резко вернув рубашку с утюгом на всеобщее обозрение, я увидел, что от рубашки осталось не так и много. Конечно, она не горела, но тлела довольно быстро. Вот тебе и натуральная ткань.