Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова) - Войскунский Евгений Львович. Страница 49

Часть третья

«Сукрутина в две четверти»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Наши герои высказывают противоречивые суждения о рукописи Матвеева, а Рекс, не имеющий собственного мнения, подвывает своим хозяевам

— Ну вот, — сказала Валя, — я разобралась в рукописи и перевела ее, если можно так выразиться, на современный русский язык. Я как раз специализируюсь по восемнадцатому веку, и мне было очень интересно… Так я начну? — Она посмотрела на Привалова.

Борис Иванович кивнул.

Они сидели на веранде маленького домика с неровными белеными стенами и плоской крышей. Зной угасающего летнего дня сочился сквозь узорную листву инжировых деревьев, подступивших к веранде.

Ольга Михайловна, жена Привалова, каждый год снимала эту дачу в приморском селении, неподалеку от города, и здесь проводила отпуск, предпочитая золотой песок здешнего пляжа модным курортам. Борис Иванович каждую субботу приезжал к жене на дачу.

Вот и сегодня приехал в переполненной электричке, да еще привез без предупреждения целый взвод гостей: Юру, Николая, Колтухова и незнакомую Ольге Михайловне черноволосую девушку, по имени Валя. Мало того: привезли с собой огромного пса со свирепой внешностью Пес вел себя мирно, на хозяйских кур не обратил никакого внимания; вывалил красный язык и улегся в тени под верандой. Но каждый раз, проходя мимо, Ольга Михайловна поглядывала на него с опаской.

Гости умылись у колодца, поливая друг другу и перешучиваясь. Потом, освеженные, расселись на веранде, и Ольга Михайловна поставила на стол тарелки с виноградом и инжиром.

— Оля, брось хлопотать, потом мы тебе поможем соорудить ужин, — сказал Привалов. — Сядь и послушай одну любопытную историю.

Юра Костюков, сидевший на перилах веранды, сказал нараспев:

— Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий…

Борис Иванович жестом остановил его.

— Еще я хотела вот что сказать, — продолжала Вяля. — Рукопись очень пестрая, типичная для петровской эпохи. Этот Матвеев учился, наверное, до введения Петром гражданского алфавита, поэтому у него часто встречаются буквы, изъятые петровской реформой: иже, омега, пси, кси и другие. Я уж не говорю о множестве тяжелых церковнославянских слов и оборотов. Очевидно, до Матвеева не дошла ломоносовская «Грамматика» 1757 года. И потом: он писал гусиным пером, от этого почерк специфичный. Некоторые места рукописи смутны. Многих технических терминов я просто не поняла.

В общем, окончательно, начисто прочесть рукопись — это, конечно, большая и долгая работа…

Инженеры выслушали девушку с уважительным интересом. Валю несколько смущало внимание к ее скромной особе. Особенно стеснял ее Колтухов, его немигающий острый взгляд из-под седых бровей.

Она раскрыла красную папку, осторожно достала рукопись Федора Матвеева, а вслед за ней стопку исписанных на машинке листков. И вздохнула. И начала читать.

Когда Валя закончила, уже стемнело. Легкий вечерний ветерок чуть тронул листья инжировых деревьев. Где-то залаяла собака, и Рекс под верандой отозвался глухим ворчанием.

Минуты две Привалов и его гости сидели молча. Они думали о необыкновенной жизни флота поручика Федора Матвеева, его живой голос так явственно донесся до них из двухвековой глубины… Их взволновала настойчивая попытка этого сильного, мужественного человека разгадать страшную тайну, и они прониклись уважением и сочувствием к нему, не нашедшему поддержки и, очевидно, не ожидавшему ее.

— Что ж, Валя, большое вам спасибо, — негромко сказал Привалов.

Он встал и щелкнул выключателем. Под навесом веранды вспыхнула лампочка без абажура.

— Изумительно интересно! — проговорила Ольга Михайловна. — Я прямо вижу его перед собой. Неужели все это было?

Колтухов хмыкнул, закурил папиросу и с силой выпустил струйку дыма.

— Вся эта писанина, — медленно сказал он, — чистейшая ерунда.

— А по-моему, не ерунда, — возразила Валя, враждебно глядя на пожилого инженера. — Это неподдельный документ восемнадцатого века. Бумага, чернила, лексика…

— Да в этом я не сомневаюсь, — прервал ее Колтухов. — Я допускаю, что ваш Матвеев был в Индии и познакомился там с этим нехорошим человеком Лал Чандром. А вот насчет Бестелесного — брешет. — Колтухов окутался дымом. Помолчав, он продолжал: — Все древние путешественники привирали. Помните, Лесков о них писал.

— Да, есть у Лескова такой очерк — «Удалецкие скаски», — подтвердила Ольга Михайловна.

— Вот-вот. И Афанасий Никитин наряду с ценным фактическим материалом всякой небывальщины понаписал. И Марко Поло. Они не только то описывали, что сами видели, но и то, что им рассказывали, тоже за виденное выдавали.

— Может быть, ты и прав, Павел Степанович, — задумчиво сказал Привалов. — Но чудится мне, что за этой рукописью — не хитрая усмешка мистификатора, а человеческий вопль.

— А еще что тебе чудится? — язвительно спросил Колтухов.

Привалов не ответил. Он попросил Валю прочесть по оригиналу то место, когда Матвеев в первый раз бросился с ножом на Бестелесного.

Валя раздельно прочла:

— «А бил я его ножом противу сердца, и не токмо нож, но рука же прошла плоть его, яко воздух, ни мало того знато не было, а он скоро ушел чрез дощаную дверь, оной не открывши, а та дверь не мене двух дюймов, да железом знатно окована…»

— «Удалецкие скаски»! — проворчал Колтухов.

Он взял у Вали рукопись, полистал ее. Затем вынул авторучку и записную книжку и аккуратно переписал из рукописи с десяток строк.

— Мне все ясно! — заявил Юра, спрыгивая с перил. — Факиры загипнотизировали Матвеева. Всю эту историю с Бестелесным и праздником богини Кали ему внушили.

— Зачем? — спросила Валя.

— А черт их знает. Служители культа всегда охмуряли трудящихся, как говорил Остап Бендер.

Колтухов засмеялся дребезжащим смешком и одобрительно посмотрел на Юру.

Привалов проснулся на рассвете. Ему было холодно: Колтухов, который спал рядом с ним, на одном матраце, ночью стянул с него одеяло.

Борис Иванович попытался было осторожно подтянуть одеяло на себя, но Колтухов сердито засопел, повернулся на другой бок и подоткнул одеяло себе под спину.

— Эгоист! — пробормотал Привалов.

Он посмотрел в ту сторону веранды, где спали, тоже на одном матраце, Юра и Николай. Ему показалось, что на подушке лишь одна голова — белобрысая, растрепанная. Пошарив на стуле, Привалов нашел очки, надел их, снова посмотрел. Да, спал один Юра. Николая не было.

Привалов на цыпочках прошел по скрипучему полу и спустился во двор. Песок был холодный, длинные тени деревьев лежали на нем. Неяркое раннее солнце освещало угол двора. Там на каменном ограждении колодца сидел Николай, на коленях у него лежала раскрытая красная папка с рукописью.

— Что-то не спится, — сказал он, пожелав Привалову доброго утра. — Юра брыкается во сне, как лошадь.

— Знаю я, почему вам не спится. — Привалов зевнул и сел рядом с Николаем. — Ну, что скажете? Вчера вы помалкивали весь вечер…

— Я думаю о матвеевском ноже. — Николай взглянул на Привалова. — Почему бы нет, Борис Иванович? Почему бы им не набрести случайно на схему установки, которая придавала веществу свойство проницаемости!