Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович. Страница 42

– Ладно, Иваныч. Будет тебе пистолетик. Завтра пришлю бойца.

Тот обрадовался.

– Вот и ладушки. Давай, конец связи!

Вечером, из полка, в сопровождении автоматчика пришёл капитан в мешковатой шинели. Был он как и два с половиной года назад сутул, небрит, в круглых очках- велосипедах на носу.

Сидели в жарко натопленном блиндаже. Вспоминали отступление сорок первого. Жаркую выжженную степь.

– Вот скажи мне, Костя,- теребил его Половков.- Ты же инженер человеческих душ. Скажи мне, почему русские стреляют в русских? Об этом не говорят, но я то встречал у немцев бывших наших. И не каких то там бывших белогвардейцев, а тех с кем вместе воевал. А теперь они у немцев воюют. Почему? Скажи, зачем им это?

Корреспондент задумался.

– Объяснить конечно можно просто. Дескать, народ-у нас паскудный. Чей верх, за того и народ!

Но что такое народ? Это ведь и Иисус Христос, и Иуда одновременно. Просит помиловать Вараву,— и ратует за распятие Иисуса. Любит праведников, но охотно идёт за негодяями. Что же касается того, почему воюют у немцев... Так не все же попадали в плен будучи ранеными или без сознания. Были и такие, кто просто сдавался, видя безнадежность дальнейшего сопротивления, будучи в окружении и этим, возможно, сохраняли себе жизнь. А дальше больше, коготок увяз... Были и те, которые добровольно переходили к врагу, ненавидя наш строй, ради власти или только для сохранения жизни.

Разволновавшись Жураховский стал сворачивать самокрутку. Половков

пододвинул ему пачку трофейных сигарет в жёлто- зелёной упаковке. Костя отодвинул пачку рукой.

– Не курю я эту хрень! Слабоваты. Такое ощущение будто вату куришь. Я уж лучше махорку.

Ловко оторвал хвостик. Послюнявил края. Прикурил. Выпустил струю дыма.

– Но на войне меняется народ. Учится различать, кто ему друг, а кто враг. Учится быть терпимее к тем, кто случайно оступился.

Половков хмыкнул.

– Ну да! Ну да! Я ведь тоже никогда не думал, что буду есть из одного котелка с ворами и убийцами.

– А ты не боишься, что они выстрелят тебе в спину?

– Боюсь! Но стрельнут они меня только в одном случае, если я стану хуже и подлее чем они. Понял меня?

* * *

Наступил декабрь. Остатки штрафной роты вновь отвели в тыл. Расположили в лесочке, в палатках. По ночам было особенно холодно.

Старшина выдал теплое белье. В тот же день кальсоны и нательные рубашки обменяли на самогон.

Обмен поручили старшине. Каждому досталось по алюминиевой кружке. Полную жестяную канистру занесли в офицерский блиндаж.

Освобождали трёх легкораненых штрафников, как проливших кровь и искупивших вину.

Среди них, Паша Одессит.

Во время боя он уничтожил пулемётный расчёт. Ротный послал представление на орден Красной звезды.

Пашка присел на корточки собирая свое нехитрое барахлишко в вещмешок.

– Ну вот, кажись и всё. -Захлестнул петлю на горловине вещмешка, кинул свой тощий сидорок за спину.

Сказал:

– Прощевайте мужики. Вряд ли уже свидимся. Хотя...

Подошёл взводный, прощаясь, обнял, прижал к себе на секунду и отошел. Подтянулись остальные штрафники, им никто не мешал.

И тот, на котором уже не было вины, пошёл широким уверенным шагом честного человека. Ушёл, не оглядываясь на провожавших его с понурыми лицами штрафников. У оставшихся глаза брошенных детей.

На сердце — тоска. Совсем не такая, когда друзей хоронил. Черная, нехорошая.

Душу царапает мохнатый зверёк зависти. Усилием воли Лученков задавил в себе эту зверушку, свернул ей шею. Стал думать о том, что это ещё не всё, война не кончилась и Пашка идёт не к тёще на блины, а в обыкновенную стрелковую роту, где гибнут не меньше. Кажется зависть ушла…

Но радость не приходила: чужое, оно чужое и есть…

* * *

За неделю до нового, 1944 года, когда в морозном воздухе стояла тишина, и воздух был такой ароматный, пахнущий снегом, какой бывает только на Рождество, ночью пришло пополнение — озябшие парни с хмурыми лицами. Ушанки натянуты на самые брови, у всех опущены уши. Топтались у землянки старшины, получали обмундирование — валенки, тулупы, меховые рукавицы.

Задавали вопросы:

– Что за командировка?

– Тут все командировки одинаковые. Передок!

– А бабы здесь есть?

У старшины очень серьёзное лицо. Даже не похоже, что шутит.

– А как же! Есть одна. Машкой зовут. Да вон она бежит. Наверное вас увидела. Познакомиться хочет.

Вновь прибывшие переглядываются. В это время скрипя полозьями подъезжают сани. В них впряжена ротная мохноногая кобылка- Машка.

Вновь прибывшие штрафники переглядываются.

– А хлеба по скольку дают?

– По восемьсот!

– И приварок?

– И приварок.

– А наркомовские?

– Тоже!

– Ну мля! Слава богу... Попали на курорт!

И молодые, хмурые лица разглаживаются, довольно улыбаются. Потом их выстраивают, выкрикивают фамилии и уводят на передовую.

Ночью снова бой.

Во время ночной атаки был тяжело ранен капитан Половков.

Его зацепило уже у самых немецких окопов. Атака захлебнулась, и штрафники откатились назад. Уже в своих окопах выяснилось, что командир роты остался на нейтралке. Сразу же группа бойцов вместе лейтенантом Степанцовым поползли вытаскивать ротного. Зоя материлась и рвалась вместе с ними. Старший лейтенант Васильев приказал запереть её в землянке. Она продолжала рыдать и царапала бойцов, пытаясь вырваться и уйти вместе с группой. Назад никто не вернулся. Немцы обстреливали позиции штрафников из миномётов и прошивали их очередями из пулемётов.

С нейтральной полосы раздавались громкие крики и стоны раненых. В блиндаже из трубки полевого телефона рвался мат комдив. Он не соблюдал никаких позывных, не соблюдал никакой маскировки. Он просто орал:

– Найдите мне, Половкова! Живого или мёртвого, блять! У меня всё! Вперёд на хрен!

Капитана Половкова и тех, кто ещё был жив пытались вытащить всю ночь. На помощь отправили ещё одну группу добровольцев.

Назад приползли всего лишь двое легкораненых.

На следующее утро рота снова пошла в атаку. Его поддерживала артиллерия и минометы. Зоя вырвалась из землянки и побежала догонять роту. В руках у неё была только сумка с медикаментами.

Немцы открыли огонь. Бой шёл весь день. Когда стемнело, остатки роты снова вернулись в свои окопы. Капитана Половкова не нашли. Вдобавок потеряли Зою.

Комдив сорванным голосом приказал прекратить атаковать.

«Если так будем воевать, то в атаку скоро придётся идти самому вместе со штабом. Людей не останется!» — сказал он.

Уже под утро наблюдатель в бинокль увидел едва заметное движение на нейтральной полосе в сторону окопов штрафников.

Зоя тащила ротного!

Она нашла его без сознания. Постелила плащ-палатку рядом и перекатила на неё его тело.

Потом намотала на запястье руки угол плащ-палатки и волоком потащила раненого за собой.

Командир штрафной роты лежал на спине.

Она двигалась как большая гусеница, медленно пуская волну движения по своему телу. На несколько сантиметров подтягивала к себе плащ-палатку. Потом сгибалась в пояснице, толкаясь ногами и перебирая локтями, передвигалась вперёд на насколько сантиметров.

Долго отдыхала перед следующим рывком плащ- палатки на себя. Было не ясно, то ли она маскируется, то ли ранена и движется из последних сил.

С обеих замерли, гадая, дотянет или нет. Немцы прекратили стрелять, только пускали осветительные ракеты, словно освещая ей путь.

Желающих ползти навстречу пришлось удерживать.

– Куда-ааа?! - Хрипел Васильев. - А ну сидеть! Как только вылезете на бруствер, немцы вас всех накроют минами. А так может быть не тронут.

Уже под утро выскочили двое штрафников и затянули Зою с ротным в окоп.

Немцы открыли бешеный огонь в след .

Половков был еще жив. Пули перебили ему ноги. Ватные брюки набухли от крови, открытые глаза не мигая смотрели в небо. Он был без сознания.

Зоя была смертельно ранена в спину. Её даже не успели перевязать. В последнюю секунду она заслонила от пули любимого человека. И он остался жить.