Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк. Страница 24

— Нет, не водятся.

— Он, значит, не мог найти для себя подходящей должности. Чем же он здесь кормился?

— Я этого обстоятельно знать не могу. Быть может, он поступил в полицию, или же стал обучать здешний народ говорить по-французски.

— Скажите на милость, Гек, разве французы говорят не по-нашему?

— Нет, Джим, ты не понял бы у них ни словечка. Как есть ни единого словечка!

— Но вот этого я уж никак в толк не возьму. Как же могло это случиться?

— Не знаю как, но только сущая правда, что их нашему брату никоим образом понять нельзя. Я вычитал из книжки малую толику из их болтовни, и все, при знаться, выходит по-нашему какая-то белиберда. Поло жим, например, подходит к тебе человек и говорит: По ли ву франзи? Что ты тогда подумаешь?

— Я ничего ровнехонько не подумаю, а прямо съезжу его хорошенько по башке. Разумеется, в том случае, если он белый, я промолчу, но негру ни за что не позволю так надо мною издеваться.

— А между тем тут нет ни малейшей ругани: он только спрашивает тебя, умеешь ли ты говорить по-французски.

— Отчего же он не скажет этого по-человечески?

— Он так именно и говорит, но у него так уж выходит по-французски.

— Это до чрезвычайности смешно и глупо. Я не хочу даже и слышать о таких безрассудствах. Тут нет ни капельки здравого смысла.

— Послушай, однако, Джим, разве кошка говорит по-нашему?

— Нет, не говорит.

— Ну, а корова?

— Тоже нет.

— Ну, а кошка умеет говорить по-коровьи, или же корова по-кошачьи?

— Нет, не умеет.

— Надеюсь, ты находишь естественным и законным, что они говорят на разных языках и не наказывают друг друга?

— Разумеется, нахожу.

— Ведь точно так же естественно и законно для кошки и коровы говорить не по-нашему.

— Положим, что так.

— В таком случае, отчего ты не находишь естественным и законным для француза говорить не по-нашему? Ответь-ка мне на это, любезнейший.

— Позвольте вас спросить, Гек, разве кошка человек?

— Нет.

— В таком случае, зачем же она станет говорить по-человечески? Точно так же корова ведь не человек и не кошка.

— Это само собою разумеется.

— Ну, значит, ей незачем говорить по-человечески или по-кошачьи. Иное дело француз: он ведь человек?

— Да.

— В таком случае, отчего же он, распроклятый, не говорит по-человечески? Потрудитесь-ка ответить на этот вопрос!

Видя, что негра все равно не переспоришь, я не стал тратить попусту слов и замолчал.

Глава XV

Мы рассчитывали ночи через три прибыть в Каир, на границе Иллинойского штата, где в Миссисипи впадает река Огайо, до которой нам именно и хотелось добраться. Мы хотели продать там плот, пересесть на пароход и подняться вверх по Огайо, в так называемые свободные штаты, где нам не угрожали уже никакие неприятности.

На вторую ночь поднялся страшный туман, и мы, не желая наткнуться на что-нибудь, направились к ближайшей буксирной косе, чтобы привязать там свой плот. Я сел в челнок и поехал вперед с причалом, но на песчаной косе не оказалось ни одного порядочного дерева. Там росли все только какие-то прутики. Я обмотал веревку вокруг одного из них, находившегося как раз на оконечности песчаной косы, но течение было там очень сильное, и плот пронесся мимо с такой быстротой, что вырвал деревце с корнями и увлек его с собою. Дымка тумана тотчас же окутала плот. Я до такой степени смутился и перепугался, что с полминуты простоял в каком-то оцепенении, а тем временем плот успел уже совершенно скрыться из виду. Туман был до того густой, что в двадцати шагах нельзя было ничего разобрать. Прыгнув в челн, я сейчас же бросился к корме и, схватившись за весло, постарался дать челну ход назад. Челн, однако, мне не повиновался, на что имел полное основание, так как я второпях забыл его отвязать. Поспешно вскочив, я бросился отвязывать челн, но был в таком возбуждении, что руки у меня тряслись до того, что я с трудом был в состоянии развязать узел.

Как только наконец челн мой тронулся, я пустился в погоню за плотом, держась вдоль песчаной косы и усердно работая веслами. Это было в сущности очень удобно, но, к сожалению, коса тянулась всего лишь саженей на шестьдесят, а миновав ее, я сейчас же врезался в густую массу белого тумана, где не было ни малейшей возможности различить что-либо перед собой или же по сторонам. И зрячий, и слепой оказались бы там в совершенно одинаковом положении.

Сообразив это, я решил, что будет благоразумнее всего положить весла: в противном случае я рисковал наткнуться на мель, песчаную косу или на что-нибудь подобное. Мне приходилось сидеть смирно и плыть по течению, а в таком положении, в каком я находился, чрезвычайно неприятно сидеть сложа руки. По пятно, что я пытался перекликаться с Джимом и прислушиваться к его откликам. Случалось по временам, что до меня доносились откуда-то словно очень далекие отголоски, и ко мне возвращалась опять бодрость духа. Я опять хватался за весла и разгонял челнок так, что он мчался стрелой. В то же время я внимательно прислушивался, но когда снова доходил до меня отклик, я каждый раз убеждался, что плыву не к нему, а вправо или же влево от него. При таких обстоятельствах я, несмотря на все свои усилия, не нагонял плота, так как шел зигзагами, тогда как он плыл все время прямо вперед. Мне приходило в голову, что дурень Джим сделал бы очень хорошо, если бы догадался бить все время в железную сковороду. Этого он, однако, не сделал, а меня особенно смущали промежутки между откликами. Мужественно работая веслами, я дошел наконец до того, что услышал от клики позади себя. Тут уже я пришел окончательно в недоумение; одно из двух: или это кричал не Джим, а кто-нибудь другой, или же я с челноком описал полный оборот.

Положив весла, я опять услышал возглас, раздавшийся позади меня, но опять уже с другого места; каждый раз он менял свое направление, но тем не менее я добросовестно на него отвечал до тех пор, пока, наконец, он не стал раздаваться впереди меня, и я сообразил, что течение повернуло мой челнок опять куда следовало. Я, значит, держался надлежащего курса, если только перекликался с Джимом, а не с кем-нибудь другим. Узнать его голос в тумане я, разумеется, не мог, так как туман обладает способностью страшно изменять видимые формы и звуки.

Мы продолжали обмениваться окликами, а через минуту я чуть не налетел на крутой берег, на котором виднелись неясные очертания громадных деревьев. Течение отбросило меня влево и с ревом помчалось мимо, сквозь группу деревьев, росших прямо из воды; через секунду или две все вокруг уже снова было окутано непроницаемой завесой белого тумана, в ко тором замирают все звуки. Я сидел совершенно тихо в своем челноке, прислушиваясь к биению собственного сердца и задерживая дыхание чуть ли не до тех пор, пока сосчитал целую сотню ударов сердца.

Тогда я отказался от дальнейших попыток что-нибудь услышать и сообразил, в каком именно положении находились дела: крутой берег, мимо которого я плыл, принадлежал острову, который Джим, без сомнения, обогнул с другой стороны; он не представлял ни малейшего сходства с песчаной косой, которую можно обогнуть в десять минут; на нем рос настоящий большой лес, который встречается лишь на островах приличных размеров. Такой остров мог иметь в длину миль пять или шесть при ширине более полумили.

Приблизительно с четверть часа я совершенно смирно сидел в лодке, насторожив уши. Течением несло меня прямо, со скоростью четырех или пяти миль в час, но это не могло мне даже прийти в голову. Напротив того, кажется, будто бы лодка стоит неподвижно на воде, и если на мгновенье увидишь мелькнувшее мимо дерево, то это вовсе не вызывает мысли, как быстро плывешь сам, а напротив того, невольно задерживаешь дыхание и думаешь: куда это так скоро умчалось дерево! Тому, кто не представляет себе, до какой степени тоскливо и одиноко чувствует себя человек в таком тумане, особенно же в ночную пору, я посоветовал бы проверить это самому, путем личного опыта.