Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк. Страница 37

— Желал бы я, чтобы собаки съели ваше бедное исстрадавшееся сердце! — возразил плешивый. — Что это вам вздумалось здесь петь перед нами? Мы, кажется, ведь тут ни при чем!

— Знаю, что вы ни при чем. Я вовсе и не порицаю вас, джентльмены! Я погубил себя сам! Да, именно сам! Если я теперь страдаю, то совершенно заслужен но. С моих уст не должно сорваться даже самого легкого стона!

— Чем же вы изволили себя погубить? Вы, кажется, ничего особенного из себя и не разыгрывали?

— Ах! Вы ни за что мне не поверите, подобно тому, как и свет мне не верит! Лучше не стоит об этом и говорить! Вы все равно не поверите! Тайна моего рождения…

— Какая же тут могла быть тайна? Разве вы незаконнорож…

— Господа! — произнес до чрезвычайности торжественным тоном молодой человек, — я открою вам эту тайну, так как чувствую, что питаю к вам доверие. По законам мне следовало быть герцогом!

Джим выпучил глаза при этом заявлении, да и я, кажется, последовал его примеру. Один только плешивый нашелся:

— Неужели? И вы не шутите?

— Разумеется, не шучу! Мой прадед, старший сын герцога Бридж уатерского, бежал сюда в конце прошлого столетия, увлеченный жаждою дышать чистым воздухом свободы. Он здесь женился и умер, оставив законного сына. К тому же времени скончался в Англии и его отец. Второй сын покойного герцога незаконно присвоил себе тогда титул и поместья, нарушив тем самым священные права малолетнего ребенка, являвшегося хотя и неведомым, но все же настоящим герцогом. Я, милостивые государи, прямой потомок этого ребенка, законный герцог Бриджуатерский!

И вот я теперь здесь оказываюсь в самом несчастном положении — непризнанный и неведомый никому, лишенный громадных моих поместий и колоссальных денежных капиталов, преследуемый людьми, презираемый холодным светом, одетый в лохмотья, утомленный беспощадной жизненной борьбой… Бедное мое сердце исстрадалось вконец, и, к довершению всего, судьба унизила меня до необходимости жить в обществе проходимцев, скрывающихся на плоту от руки правосудия!

Джим почувствовал величайшее сострадание к не признанному герцогу; я тоже от души его пожалел. Мы попытались его утешить, но он объявил, что все наши попытки останутся тщетными, так как ничто не может ослабить его горя. Впрочем, если нам будет угодно признать его титул, то это, пожалуй, и принесет ему некоторую пользу. Мы изъявили готовность при знать его герцогом и просили сообщить нам, каким именно образом надлежит с ним обходиться. Он сообщил, что, говоря с ним, мы должны кланяться и называть его «ваша светлость», или «милорд», или «ваше высокостепенство», или, наконец, попросту «Бриджуатер». Он утверждал, что это не фамилия, а тоже какой-то титул, добавив, что кто-нибудь из нас должен прислуживать ему за обедом и выполнять его приказания.

Нам это, в сущности, не составляло особенного труда, а потому мы добросовестно выполняли инструкцию герцога. За обедом Джим стоял возле молодого человека, прислуживал ему и спрашивал: «Не прикажете ли, ваша светлость, того или этого?» — и тому подобное. Герцогу, очевидно, это очень нравилось.

Тем временем старичок стал что-то очень молчаливым: он почти ничего не говорил и как-то угрюмо поглядывал на наше ухаживание за герцогом. У него самого словно что-то было на душе. Действительно, под вечер он сказал:

— Послушайте-ка, Бильджуатер! Я душевно вас жалею, но все-таки скажу, что не вам одному приходится испытывать такую горькую участь.

— Неужели?!

— Да-с! Не вам одному! Есть и кроме вас люди, которых противозаконно лишили титулов и почестей!

— Увы!!!

— Нет, не у вас одних рождение и детство облачены покровом тайны! — добавил старик, заливаясь горючими слезами.

— Постойте! Что вы хотите этим сказать?

— Бильджуатер, могу я на вас положиться? — спросил старик, продолжая рыдать.

— Я буду верен, как смерть! — торжественно объявил герцог, схватив старика за руку и крепко ее пожимая, — Откройте же мне тайну вашей жизни! Вы скажитесь совершенно откровенно! — добавил он.

— Бильджуатер! Я покойный дофин!!!

На этот раз мы с Джимом оба остолбенели, даже сам герцог как-будто опешил:

— Как!!! Что вы говорите?!

— Да, друг мой! Это сущая правда! Вы видите перед собою в данную минуту злополучного, пропавшего без вести дофина Лоои XVII, сына Лоои XVI и Мери Антонетты!

— Вы-то?! В ваши годы!? Нет! Что вы говорите? Я, по крайней мере, более склонен признать вас за покойного Карла Великого. Вам должно быть теперь, по самому скромному расчету, лет шестьсот или семьсот!

— Это все понаделало горе, Бильджуатер. Оно преждевременно меня состарило, заставило поседеть мои волосы и даже истребило их с корнями почти на всем пространстве моей головы. Да, джентльмены! Вы видите перед собою облаченного в синюю бумазею и бедствие скитальца, — изгнанника, лишенного всех прав, страдальца, являющегося тем не менее законным королем Франции!

Старик плакал, держа себя до такой степени странно и чувствительно, что мы с Джимом окончательно смутились; с одной стороны, нам его было очень жаль, а с другой — мы были очень рады иметь на плоту такую особу и очень гордились обществом дофина. Подобно тому, как перед тем мы утешали герцога, так и теперь мы старались утешить французского ко роля. Он тоже объявил все наши попытки тщетными, пояснив, что единственным утешением для него может. послужить только смерть, которая одна лишь избавит его от гнетущего горя. Правда, он чувствует некоторое облегчение, когда с ним обращаются, как это подобает высокому его сану, то есть, говоря с ним, опускаются на одно колено, подносят кушанья прежде всего ему, называют его «ваше величество» и не садятся в его присутствии до тех пор, пока он сам не попросит сесть.

Мы с Джимом наградили старика королевским титулом и принялись раболепно ему прислуживать. Помня данную им инструкцию, мы не позволяли себе сесть, пока он нам не прикажет. Ему лично это доставляло большое удовольствие, так что он вскоре развеселился и стал чувствовать себя на плоту как дома. Герцог, в свою очередь, косился на короля и был, очевидно, не вполне доволен неожиданным оборотом дела. Между тем его королевское величество французский король держал себя с ним очень дружественно. Между прочим, он заявил, что прадед герцога и все прочие герцоги Бильджуатерские были в большом почете у короля, его отца. Очевидно, он был готов приблизить герцога к своей особе, но его светлость угрюмо держался в стороне до тех пор, пока король, которому это надоело, не сказал:

— Нам с вами, Бильджуатер, придется, пожалуй, долгонько пробыть на этом плоту. На кой прах корчите вы такие кислые рожи? Это только портит нам всем расположение духа. Я ведь не виноват, что родился не герцогом, точно так же как и вы не повинны в том, что не родились королем. Стоит ли из-за этого дуться и хмуриться? Надо всегда извлекать как можно больше удовольствия из людей и вещей, с которыми сталкиваешься. Таков мой девиз! Мы должны благословлять судьбу за то, что она привела нас сюда. Мы, слава Богу, едим здесь до отвалу и живем припеваючи. Дайте же мне вашу руку, герцог, и будем здесь все друзьями!

Герцог подал королю руку, а мы с Джимом очень этому обрадовались. После того враждебное отношение герцога к королю словно рукой сняло. Мы этому очень обрадовались, так как ничто не может быть плачевнее неприятностей на плоту. Там прежде всего необходимо, чтобы каждый чувствовал себя довольным и питал к другим чувства доброго товарища.

Я вскоре уяснил себе, что лгуны, принятые нами на плот, были не королями, не герцогами, а просто-напросто плутами и мошенниками. Я оставил, однако, это открытие при себе и не позволил себе намекнуть ни единым словом на то, что понимаю их плутни. Это в подобных случаях самое лучшее, так как предотвращает лишние ссоры и неприятности. Если им было угодно, чтобы их называли королями и герцогами, то я со своей стороны ничего против этого не имел, пока это способствовало сохранению в нашей семье мира и спокойствия. Рассказывать обо всем Джиму было бы совершенно лишним, а потому я от этого воздержался. Я выучился от папаши, по крайней мере, хоть тому, что таким людям, как он, не надо перечить, если хочешь с ними ужиться.