Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк. Страница 51

— Семнадцать! Прости, Господи! Я не в состоянии была бы, кажется, выслушать их всех, если бы мне даже обещали за это Царство Небесное. Ведь так, пожалуй, пришлось бы не сходить со скамьи целую неделю!

— Успокойтесь! Они не все проповедуют в один и тот же день. Читает проповедь всего лишь только один.

— Скажите лучше, как обращаются в Англии с прислугой? Лучше, чем мы обращаемся с неграми?

— Нет! Ее там вовсе не считают за человека. С нею обращаются хуже, чем с собаками.

— Разве ей не дают праздновать, как у нас, по целым неделям Рождество с Новым годом, Пасху и четвертое июля?

— Этого еще только не хватало! Уже из того, что вы задаете такой вопрос, можно догадаться, что вы никогда не были в Англии! Нет, Заячья Гу… Нет, Джоанна! В Англии круглый год не полагается для прислуги никаких праздников. Ей не удается побывать ни в цирке, ни в театре, ни на ярмарке для негров, нигде, одним словом!

— Даже в церкви?

— Совершенно справедливо.

— Да ведь вы же постоянно ходите в церковь?

Я опять попал впросак, так как совсем упустил из виду, что состою в услужении у старого плута. В следующее мгновение я принялся с горячностью объяснять, что лакей — существо привилегированное и находится на совершенно ином положении, чем остальная прислуга. Он должен по обязанности ходить в церковь и сидеть на скамье вместе с членами семьи. Того требует закон и обычай. Мои объяснения оказались, однако, не вполне удовлетворительными, и я убедился, что де вица с заячьей губой порядком-таки сомневается в истине моих слов.

— Могли ли бы вы сказать, как честный индеец, что не наговорили мне теперь с три короба всяческой лжи? — спросила она.

— Как честный индеец, уверяю вас, что говорю чистую правду.

— Так вы ничего не солгали?

— Ровнехонько ничего! Все, что я сказал — сущая правда!

— Положите руку на эту книгу и повторите ваши уверения.

Убедившись, что книга эта оказалась попросту словарем, я смело положил на нее руку и повторил свои слова. На Джоанну это отчасти подействовало: она отнеслась с известным доверием к моим объяснениям и сказала:

— Ну, ладно! Я, в таком случае, постараюсь верить кое-чему из того, что вы сказали, но разрази меня Господь, если я в состоянии буду поверить всему остальному!

— Чему же ты не хочешь верить, Джое? — спросила Мэри-Джен, подходя вместе с Сюзанной к нам. — С твоей стороны несправедливо и нехорошо говорить таким образом с ним потому уже, что он здесь на чужбине, вдалеке от родных и близких! Разве тебе было бы приятно, если бы с тобой обращались таким образом?

— Ну, вот, ты опять, Мэри-Джен, бросилась, по всегдашней своей привычке, защищать человека, которого вовсе не обижают. Я ему абсолютно ничего не сделала. Он начал нести мне разную ахинею, а я дала ему понять, что не верю его россказням. Этим все и окончилось: ничего другого я ему и не сказала. На деюсь, что он может стерпеть такую малость без особенной для себя обиды.

— Тут, милочка, дело вовсе не в великом и не в малом, а в том, что он чужеземец и наш гость! С твоей стороны было нехорошо говорить с ним таким образом. Если бы ты была на его месте, тебе, без сомнения, было бы совестно слушать заявления о том, что твоим словам нельзя верить. Никогда не следует говорить другим людям что-нибудь такое, что могло бы заставить их стыдиться.

— Помилуй, Мэри-Джен! Он говорил…

— Что бы он ни говорил, это совершенно безразлично! Суть дела вовсе не в том. Тебе следовало держать себя с ним как доброй девушке, а не напоминать ему, что он здесь не на родине и не среди родных и друзей.

Слушая ее, я говорил себе самому: «Неужели я позволю старой змее обокрасть такую девушку?!»

После Мэри-Джен выступила на сцену Сюзанна; она, в свою очередь, так отделала свою младшую сестру, что бедная Заячья Губа окончательно смутилась.

Я поневоле сказал самому себе: «Вот какова еще одна девушка, которую эти негодяи рассчитывают обо красть; неужели я им это позволю?»

Тем временем Мэри-Джен, по своему обыкновению, ласковым, любящим тоном провела вторичный натиск на Джоанну и вызвала у нее такие угрызения совести, что бедняжка принялась плакать навзрыд. Обе другие сестры принялись ее тогда утешать.

— Ничего, милочка, — говорили они, — только по проси у него прощения, и все будет исправлено.

Она действительно стала просить у меня прощения и сделала это так трогательно и мило, что мне положительно приятно было ее слушать. Я готов был на лгать ей еще не с три, а с тридцать три короба, единственно для того, чтобы опять дать повод просить у меня прощения.

«Так вот какова и третья из сестер, которых собираются обокрасть, — сказал я самому себе. — Нет! Я ни за что этого не позволю!»

После того как Джоанна извинилась передо мной, все три девушки стали стараться, чтобы я чувствовал себя у них как дома и понял, что нахожусь среди друзей. От всего этого у меня делалось на душе страх как скверно до тех пор, пока я не принял окончательного решения припрятать деньги для них или же погибнуть при такой попытке.

Остановившись на этом решении, я ушел, объявив, что мне надо уснуть.

Прямой лжи в данном случае с моей стороны не было, хотя я и не рассчитывал уснуть немедленно же.

Придя в свою каморку, я принялся тщательно обдумывать обстоятельства дела.

«Не лучше ли всего будет зайти потихоньку к док тору и разоблачить перед ним обман? — спрашивал я себя самого. — Нет, ничего путного из этого не выйдет! Он, пожалуй, расскажет, от кого получил эти сведения, а тогда герцог и король сообща устроят мне такую баню, что небу будет жарко. Уж не рассказать ли всю правду Мэри-Джен? Нет! Это тоже не годится. Лицо у нее слишком уж откровенное; при одном взгляде на Мэри мошенники сейчас же поймут, в чем дело, и улепетнут, захватив деньги с собой. Если она, раньше чем повидаться с этими негодяями, призовет соседей на помощь, то я непременно окажусь замешанным в дело, что будет вовсе нежелательно для меня, а в особенности для Джима».

Сколько я ни ворочал мозгами, все-таки никак не мог придумать никакого иного выхода, кроме того, чтобы выкрасть у короля и герцога эти шесть тысяч долларов. Необходимо было стянуть деньги так, чтобы на меня не падало ни малейшего подозрения.

Обстоятельства складывались к этому довольно благоприятно: мошенники добрались здесь до богатой добычи и, без сомнения, пробудут в городе до тех пор, пока не ограбят дочиста не только сироток Уильксов, но и все городское население. У меня хватит поэтому времени привести любой план в исполнение. Улучив удобную минуту, я украду мешок с деньгами, спрячу его в укромное место, а потом, отплыв на порядочное расстояние вниз по течению, напишу Мэри-Джен письмо и объясню, где деньги спрятаны. Лучше всего, впрочем, не откладывать дела в долгий ящик, а спрятать деньги немедленно; чего доброго, доктор Робинсон устроит королю какой-нибудь подвох и напугает мошенников так, что они поторопятся дать тягу с деньгами.

В связи с этими соображениями я решился осмотреть комнаты обоих дядюшек. На верхнем этаже было совершенно темно, но я добрался ощупью до комнаты герцога и собрался уже ее обшарить, но сообразил, что король навряд ли кому доверил деньги, кроме своей собственной особы. Поэтому я отправился в комнату его величества с намерением произвести там тщательный обыск, но не замедлил убедиться, что без свечи ничего путного не выйдет. Зажечь же свечу я, разумеется, не смел. При таких обстоятельствах я решил где-нибудь спрятаться и подслушать разговор короля с герцогом в надежде, что мне удастся таким образом разузнать, где именно находится мешок с деньгами. Как раз в это время я услышал на лестнице их шаги и счел самым удобным для себя залезть под кровать. Принявшись ощупывать вокруг себя руками, я не нашел кровати там, где она должна была стоять по моим соображениям, но зато мне попалась под руку драпировка, за которою висели платья Мэри-Джен. Я тотчас же спрятался за нею, забился между юбками в самый угол и стоял там, не смея шелох нуться. Они вошли в комнату и заперли за собою двери, после чего герцог немедленно нагнулся и по смотрел, нет ли кого-нибудь под кроватью. Это за ставило меня сердечно обрадоваться, что я ее не на шел. Между тем, согласитесь, что человеку, вошедше му по своим делам в чужую комнату, всего естествен нее спрятаться под кроватью. Полагая, что в комнате посторонних нет, король и герцог сели, после чего его величество спросил герцога: