Душитель из Пентекост-элли - Перри Энн. Страница 23

– Представляешь, он явился в зеленом! – воскликнул один из этих двоих, и в голосе его звучал подлинный ужас, а на лице появилась гримаса, словно от физической боли. – Музыка была, бесспорно, пурпурной, самой пурпурной, какую я когда-либо слышал! Все оттенки индиго и фиолетового, тающие во мраке. Зеленый же цвет бесчувственен. О каком восприятии может идти речь?

– Ты сказал ему об этом? – быстро спросил его собеседник.

– Попытался. Столько времени на него потратил, объясняя связь между органами чувств, втолковывая ему, что цвет и звук – это две равные части единого целого, а вкус и осязание дополняют друг друга. Но я не уверен, что до него это дошло. – Говоривший энергично жестикулировал, сжимая и разжимая пальцы. – Я хотел, чтобы он понял, что такое подлинное искусство. Но он такой ограниченный, одномерный… Что тут еще можно сделать?

– Шок! – неожиданно сказал его собеседник. – Путем воздействия на подсознание его можно заставить изменить свои взгляды.

Юноша хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно! Как я сам не додумался? Именно так говорит наш дорогой Оскар: первая задача художника – постоянно удивлять.

Его приятель доверительно наклонился к нему:

– Дорогой друг! Ты видел «Липпинскопский ежемесячник» за прошлый месяц?

Разговаривая, они по-прежнему не замечали присутствия Эмили, стоявшей всего в нескольких шагах от них.

Молодой человек, только что возмущавшийся «бесчувственностью» какого-то своего знакомого, призадумался, припоминая:

– Нет, не видел. Ты имеешь в виду июльский номер? А почему ты спрашиваешь? Что там? Неужели Оскар напечатал что-то ужасное? – Он легонько дотронулся до плеча своего собеседника. – Расскажи мне.

– О, это нечто потрясающее и великолепное! – охотно откликнулся тот, не заставив себя ждать. – Это повесть о прекрасном юноше… сам догадайся, о ком речь. Он попадает под влияние самодовольного и испорченного денди, намного старше его, который необычайно образован и остроумен. Однажды в разговоре с ним юноша поделился своей заветной мечтой: никогда не стареть и выглядеть так, как он выглядит в момент этого разговора. – Рассказчик вскинул брови. – А он был дьявольски красив, поверь мне!

– Ты мне уже говорил. И что же дальше? – Его товарищ откинулся на спинку дивана, позабыв об опасной близости кадки с пальмой за его спиной. – Каждый, будь он так красив, захотел бы увековечить свою красоту. Подобная идея едва ли достойна воображения Оскара Уайльда, что же в этом шокирующего?

– Вся эта история шокирующая! – заверил его друг. – Понимаешь, нашелся человек, благородный во всех отношениях, который нарисовал портрет прекрасного юноши и таким образом осуществил мечту последнего. О, это было прекрасное лицо! – Он вдохновенно поднял вверх свою бледную руку с длинными тонкими пальцами. – Но душа юноши, пока он бездумно предавался наслаждениям, все больше черствела. Он не останавливался более ни перед чем, даже если ценой его наслаждений и пороков становилась человеческая жизнь!

– И все же это банальный случай, друг мой. Обычная история, каких множество, – ответил его приятель, откидываясь на подушки из китайского шелка и не скрывая скуки.

– Ты полагаешь, Уайльда могла заинтересовать банальная история? – еще выше вскинул брови рассказчик. – Ты лишен воображения и плохо разбираешься в людях.

– Для тебя это, возможно, необыкновенная история, но не для меня, дорогой друг, – возразил его собеседник.

– В таком случае скажи мне, каков должен быть ее конец! – бросил вызов его собеседник.

– Конца там нет. Это сама жизнь.

– Вот здесь ты заблуждаешься! – Рассказчик погрозил другу пальцем. – Тот юноша сохранил свою красоту и молодость. Шли годы, но на его лице не было следов ни времени, ни его распутной жизни…

– Напрасные надежды.

– Ты забыл о портрете? Шла неделя за неделей, и вот черты лица на портрете стали искажаться, становясь все безобразней…

– Что ты сказал? – Его приятель так резко выпрямился на диване, что сбил на пол одну из подушек. Миссис Рэдли с трудом удержалась, чтобы не поднять ее.

– Лицо на портрете становилось все отвратительней, – продолжал свой рассказ поклонник Уайльда. – Порок и злоба, страшная болезнь его души, оставляли свой след на портрете, и вскоре на него невозможно было смотреть без леденящего кровь ужаса и омерзения. Ночью ты лежишь не смыкая глаз, потому что боишься, что он привидится тебе во сне.

Наконец рассказчику удалось завоевать полное внимание своего друга. Теперь тот сидел на диване прямо и неподвижно и жадно слушал его.

– Господи! Что же потом? Чем это закончилось? – нетерпеливо забрасывал он своего товарища вопросами.

– Дальше было вот что: красавец юноша убил художника, нарисовавшего портрет и разгадавшего его тайну, – победоносно заключил тот. – А потом, увидев на портрете истинную сущность своей развратной и подлой натуры и ужаснувшись этому, бросился на холст с ножом.

Эмили тихо охнула, но, к счастью, ее никто не услышал.

– И?.. – нетерпеливо спросил слушатель.

– Уничтожив портрет, герой уничтожил самого себя, потому что был связан с ним необъяснимыми узами. Он – это портрет, а портрет – это он. Юноша погибает, его лицо и тело становятся такими же безобразными, как на портрете, а на холсте снова появляется образ прекрасного и чистого молодого человека, каким его видел художник. Но в этой повести столько блестящего юмора и прекрасных строк, на какие способен только Оскар. – Закончив свой рассказ, любитель Уайльда улыбнулся и сел. – Конечно, в правительственных кругах нашлись такие, кто в ярости объявил эту повесть порочной, злобной и все такое прочее. Но чего от них можно ожидать? Всякое произведение, хорошо принятое читателем, сначала всегда предается властями анафеме. Так они постоянно демонстрируют свою неспособность что-либо понять и сказать.

– Я должен немедленно достать этот журнал! – воскликнул его собеседник.

– Говорят, что автор собирается издать эту повесть отдельной книгой.

– Как она называется? Мне необходимо это знать!

– «Портрет Дориана Грея».

– Прекрасно! Я обязательно прочту ее, и не один раз.

«То же сделаю и я», – подумала Эмили, осторожно удаляясь, пока мужчины углубились в тонкую дискуссию, касающуюся отдельных аспектов повести. Однако она решила ничего не говорить об этом Джеку. Он может не понять ее.

Тут миссис Рэдли почувствовала легкое головокружение и поняла, что устала. Она не привыкла к табачному дыму. В воспитанном обществе джентльмены обычно удаляются в другое помещение, чтобы покурить. Для того и существуют курительные комнаты: чтобы не создавать неудобств для некурящих. Многие из мужчин, уходя в курительную, даже меняют пиджаки, чтобы в остальном доме не было запаха табачного дыма.

Окинув взглядом гостиную, Эмили отыскала Таллулу. Ее новая приятельница кокетничала с томным молодым человеком в зеленом костюме, но делала это скорее по привычке, чем с интересом. Миссис Рэдли не имела понятия, который теперь час, однако догадывалась, что уже поздно. Уйти она могла только с Таллулой, иначе ей пришлось бы одной бродить по ночным улицам в поисках кеба и любой прохожий или полицейский мог бы принять ее за проститутку. После того шума, который был поднят четыре года назад по поводу роста проституции и запрета на издание порнографии, было немало случаев, когда приличных женщин, даже среди бела дня, задерживала полиция, если они оказывались вблизи кварталов с дурной славой. Тем более опасно было оказаться одной на улице ночью.

Нерешительным шагом Эмили пересекла гостиную и остановилась у стула, на котором сидела мисс Фитцджеймс, и вопросительно посмотрела на нее.

– Мне кажется, нам пора извиниться и уйти, – как ей показалось, уверенно сказала миссис Рэдли. – Вечер был замечательный, но я должна успеть вернуться домой к завтраку.

– К завтраку? – непонимающе заморгала Таллула. – О! – Она резко выпрямилась. – О, этот бренный мир, не забывающий о своем завтраке! Пожалуй, нам и вправду надо возвращаться домой. – Она вздохнула. Казалось, мисс Фитцджеймс уже забыла о молодом человеке, с которым только что флиртовала, да и он не выглядел особенно огорченным этим. Его внимание уже было занято кем-то другим.