Божьи воины. Трилогия - Сапковский Анджей. Страница 36

Мужчина прервал его, громко постучав по доске исповедальни.

– Выбирать мне достается не впервой. Ты грешишь высокомерием, полагая, будто я испугаюсь. Еще сегодня утром я не знал о твоем существовании, уже сегодня вечером, если понадобится, я о нем забуду. Повторяю последний раз: либо исповедь как проявление доверия, либо прощай. Поспеши с выбором, до сексты осталось немного времени. А здесь строго следуют литургии часов.

Рейневан стиснул кулаки, борясь с непреодолимым желанием развернуться и уйти, выйти на солнце, свежий воздух, зелень и пространство. В конце концов здравый смысл победил. Он переломил себя.

– Я даже не знаю, – выдавил он, опускаясь на колени на отполированную многочисленными исповедывавшимися доску, – священник ли ты.

– Это не имеет значения. – В голосе человека из исповедальни прозвучало что-то вроде насмешки. – Мне нужна только твоя исповедь. Отпущения грехов не жди.

– Я даже не знаю, как тебя зовут.

– У меня много имен, – тихо, но отчетливо донеслось из-за решетки. – Мир знает меня под разными именами. Поскольку у меня есть шансы вновь вернуться в мир… придется что-то выбирать… Вилибальд из Гирсау? А может… Бенигнус из Аикса? Павел из Тыньца? Корнелиус ван Хеемскерк? А может… может… мэтр Шарлей? Как тебе это нравится, парень: мэтр Шарлей? Ну ладно, не кривись. Просто Шарлей. Без «мэтр». Согласен?

– Согласен. Приступим к делу, Шарлей.

Едва массивные, воистину не уступающие крепостным ворота стшегромского монастыря кармелитов с грохотом задвинулись за ними, едва они удалились от высиживающих у ворот нищих и вымаливавших подаяние попрошаек, едва вошли в тень придорожных тополей, как Шарлей до глубины души потряс Рейневана.

Недавний демерит и узник, только что таинственный, угрюмый и гордо молчаливый, теперь вдруг разразился гомерическим хохотом, подпрыгнул не хуже козла, кинулся навзничь в сорняки и несколько секунд катался в траве, словно жеребенок, рыча и смеясь попеременно. Наконец на глазах остолбеневшего Рейневана его недавний исповедник перекувыркнулся, вскочил, проделал в сторону ворот очень оскорбительный жест, согнув руку в локте. Жест сопровождался длинным перечнем крайне непристойных проклятий и ругательств. Некоторые касались персонально приора, некоторые – стшегомского монастыря, некоторые – ордена кармелитов в целом, некоторые имели общий характер.

– Не думал я, – Рейневан успокоил лошадь, напуганную спектаклем, – что там было так тяжко.

– Не судите и не судимы будете. – Шарлей отряхнул одежду. – Это во-первых. Во-вторых, будь добр, воздержись от комментариев хотя бы временно. В-третьих, поспешим в город.

– В город? А зачем? Я думал…

– Не думай.

Рейневан пожал плечами, направил лошадь по дороге. Он делал вид, будто отворачивается, но при этом не мог удержаться, чтобы уголком глаза не наблюдать за шагающим рядом с лошадью мужчиной.

Шарлей был не очень высок, даже немного уступал ростом Рейневану, но это не бросалось в глаза, поскольку недавний демерит был плечист, крепко сбит и наверняка силен, о чем свидетельствовали жилистые и играющие мускулами предплечья, выглядывающие из коротковатых рукавов. Шарлей не соглашался покинуть монастырь в рясе, а одежда, которой его снабдили взамен, была немного странноватой.

Довольно грубые, чтобы не сказать топорные черты лица демерита не мешали ему быть живым, непрерывно изменяющимся, играющим широкой гаммой разнообразных выражений. Горбатый и мужественно крупный нос нес следы давнего удара, нижняя часть подбородка скрывалась в старом, но все еще видном шраме. Глаза Шарлея, зеленые, как бутылочное стекло, были очень странными. Глядя в них, так и хотелось проверить, на месте ли кошелек и кольцо на пальце. Беспокойная мысль устремлялась к оставшейся дома жене и дочерям, а вера в девичью добродетель обнажала всю полноту своей наивности. Неожиданно утрачивалась какая-либо надежда на возврат данных в долг денег, переставали удивлять пять тузов в колоде для пикета, подлинная печать на документе начинала казаться чертовски неподлинной, а у коня, доставшегося за большие деньги, начинались странные хрипы в легких. Именно такое чудилось, если смотреть в бутылочно-зеленые глаза Шарлея. И на его лицо, в котором решительно больше было от Гермеса, чем от Аполлона.

Они миновали широкую полосу пригородных огородов, потом часовенку госпициума [153] Святого Миколая. Рейневан знал, что госпициум содержат иоанниты, знал также, что в Стшегоме у ордена размещается командория. Он тут же вспомнил князя Кантнера и приказ направиться в Малую Олесьницу. И начал беспокоиться. Приказ мог быть связан с иоаннитами, а значит, дорога, по которой он ехал, не была тропой преследуемого волка, сомнительно, чтобы каноник Отто Беесс одобрил такой выбор. И здесь Шарлей впервые проявил свою проницательность. Либо столь же редкое умение читать чужие мысли.

– Нет причин беспокоиться, – сказал он легко и весело. – В Стшегоме свыше двух тысяч жителей, мы затеряемся среди них, как снежинка в пурге. Кроме того, ты под моей защитой. Как ни говори – я обязался.

– Все время, – ответил Рейневан после долгого молчания, понадобившегося ему, чтобы остыть, – все время я пытаюсь понять, какое значение для тебя имеет такое обязательство.

Шарлей широко улыбнулся, показав белые зубы шагающим навстречу сборщицам льна, пригожим девицам в сильно потрепанных одежках, едва прикрывающих обилие потных и запыленных прелестей. Девиц было несколько, а Шарлей лыбился всем по очереди, так что Рейневан потерял надежду услышать ответ.

– Вопрос, – застал его врасплох демерит, отрывая взгляд от подрагивающей под мокрой от пота длинной рубашкой круглой попочки последней из прелестниц, – носит философский характер. А на таковые я не привык отвечать в трезвом состоянии. Но обещаю, ты получишь ответ еще до захода солнца.

– Не знаю, дождусь ли. Не сгорю ли раньше от любопытства.

Шарлей не ответил, зато ускорил шаг так, что Рейневану пришлось заставить лошадь пойти легкой рысью. В результате они вскоре оказались у Свидницких ворот. А дальше, за группой отдыхающих в тени умазюканных паломников и покрытых язвами нищих, уже был Стшегом с его узкими, грязными, вонючими и полными народу улицами.

Куда бы и к какой бы цели их ни вела дорога, Шарлей ее знал, так как шел уверенно и без всяких колебаний. Они прошли по улочке, в которой тарахтело столько ткацких станков, что она, несомненно, называлась Ткацкой либо Суконнической. Вскоре вышли на небольшую площадь, над которой вздымалась церковная колокольня. Через площадь – это можно было видеть и обонять – недавно прогоняли скот.

– Только глянь, – останавливаясь, проговорил Шарлей. – Церковь, корчма, бордель, а между ними кучка дерьма. Вот парабола человеческой жизни.

– А вроде бы, – Рейневан даже не улыбнулся, – ты на трезвую голову не философствуешь.

– После долгого периода воздержания, – Шарлей безошибочно направился в заулок к прилавку, уставленному кувшинами и горшками, – я упиваюсь самим только ароматом хорошего пива. Эй, добрый человек! Подай-ка белого стшегомского! Из подвала. Изволь заплатить, парень, поскольку, как утверждает Священное Писание, argentum et aurum non est mihi [154].

Рейневан фыркнул, но бросил на прилавок несколько геллеров.

– Ты скажешь наконец, какие дела привели тебя сюда?

– Скажу. Но лишь после того, как осушу по меньшей мере три из этих вот дел.

– А потом? – насупил брови Рейневан. – Только что упомянутый бордель?

– Не исключено. – Шарлей поднял кружку. – Не исключено, парень.

– А дальше? Трехдневное возлияние по случаю обретения свободы… передвижения?

Шарлей не ответил, потому что пил… Однако прежде чем прикончил кружку, подмигнул поверх нее, а это могло означать все.

– И все-таки это была ошибка, – серьезно проговорил Рейневан, не отрывая взгляда от прыгающего кадыка демерита. – Возможно, ошибка каноника. А может, моя, что я его послушался и связался с тобой.

вернуться

153

приют, убежище, но и больница (устар.).

вернуться

154

серебра и золота у меня нет (лат.).