Божьи воины. Трилогия - Сапковский Анджей. Страница 66

– Хорош, – согласился ничуть не раскаивающийся виновник, тот самый Глаубиц с золотым карпом в гербе, вручая Рейневану кружку медовухи. – И трезвый, а это редкость среди коновалов. Повезло Шёнфельду.

– Ага, повезло, – холодно прокомментировал Буко фон Кроссиг, – потому что резанул его ты. Будь это я, нечего было бы пришивать.

Интерес к случившемуся неожиданно угас, прерванный появлением новых гостей, въезжающих на кромолинский майдан. Раубриттеры зашумели, послышались возбужденные голоса, свидетельствующие о том, что въезжает не какой-нибудь фертик. Рейневан посмотрел внимательнее, вытирая руки.

Кавалькаду из нескольких вооруженных человек возглавляли трое конных. В середине ехал лысеющий толстяк в черных, покрытых эмалью латах, справа от него – священник или монах, но с кордом на боку и в железном вороте на кольчуге, надетой прямо поверх рясы.

– Приехали Барнхельм и Зульц, – провозгласил Маркварт фон Штольберг. – В корчму, господа рыцари! На тинг! Дальше, дальше. А ну, зовите сюда тех, кто с девками по сусекам. Будите спящих. На тинг!

Возникла небольшая суматоха, почти каждый направляющийся на совет рыцарь запасался едой и выпивкой. Громко и грозно требовали от слуг, чтобы те выкатывали новые бочки и бочонки. Среди прибежавших на клич появился и Самсон Медок. Рейневан незаметно подозвал его и придержал. Он хотел уберечь спутника от судьбы слуг, которых раубриттеры безжалостно тыкали и пинали.

– Идите на тинг, – сказал Шарлей. – Смешайтесь с толпой. Хорошо бы знать, что замышляет эта компания.

– А ты?

– У меня временно другие планы. – Демерит поймал взглядом горящие глаза крутящейся поблизости цыганки, красивой, хоть несколько полноватой, с золотыми колечками, вплетенными в чернющие, цвета вороньего крыла локоны. Цыганка подмигнула ему.

Рейневану хотелось кое-что сказать. Но он сдержался.

В корчме была давка. Под низким бревенчатым потолком плыл дым и смрад. Запах людей, давно не снимавших доспехи, то есть запах металла и не только. Рыцари и оруженосцы составили лавки так, чтобы образовать что-то вроде Круглого Стола короля Артура, но далеко не всем хватило места. Многие стояли. Среди них, чтобы не бросаться в глаза, были Рейневан и Самсон Медок.

Тинг открыл, приветствуя по имени наиболее знатных, Маркварт фон Штольберг. Сразу после него взял голос Трауготт фон Барнхельм, новоприбывший, полный и лысоватый, в латах, покрытых черной эмалью.

– Дело, значит, в том, – начал он, со звоном кладя перед собой меч в ножнах, – что Конрад, епископ Вроцлава, скликает вооруженных под свои знамена. Собирает, значит, войско, чтобы снова вдарить по чехам, по еретикам, значит. Будет крестовый поход. Меня через доверенное лицо уведомил господин староста Колдиц, что, ежели кто хочет, может, значит, к крестовикам присоединиться. Все провинности крестовику будут прощены, а что заработает – то его. При этом попы наболтали Конраду разные разности, однако я не запомнил, но здесь с нами патер Гиацинт, которого я, значит, взял по дороге, он это вам лучше доложит.

Патер Гиацинт, уже упомянутый священник в латах, встал, бросил на стол свое оружие – тяжелый и широкий корд.

– Господь благословенный, – загремел он, словно с амвона, воздевая руки жестом проповедника, – опора моя! Он руки мои приучает к бою, пальцы мои – к войне! Братья! Вера покидает нас! В Чехии еретическая зараза набрала новые силы, отвратный дракон гуситской ереси поднял свою главу мерзопакостную! Неужто вы, благородные рыцари, будете взирать спокойно на то, что под крестовские знамена валом валят люди более низких сословий? Зреть, что гуситы все еще живы и ежеутренне стенает и мается Матерь Божья? Благородные господа! Напоминаю вам слова святого Бернарда: убить врага во имя Христа значит вернуть его ко Христу!

– К делу, – угрюмо вставил Буко фон Кроссиг. – Закругляйся, патер.

– Гуситы, – патер Гиацинт саданул по столу обоими кулаками сразу, – отвратны Богу! Следовательно, Богу будет приятственно, ежели мы пойдем на них с мечом, не допустим, дабы они затягивали души в свой блуд и мерзопакостность! Ибо плата за грех есть смерть! И посему: смерть чешским отщепенцам, огонь и погибель еретической заразе! Посему говорю и прошу от имени его милости епископа Конрада, осените знаком креста свои доспехи, станьте ангельской милицией! И будут вам грехи и провинности отпущены, како на сим падоле, тако и на Суде Господнем. А кто что заработает – то его.

Какое-то время стояла тишина. Кто-то рыгнул, у кого-то забурчало в животе. Маркварт фон Штольберг откашлялся, почесал за ухом, повел глазами вокруг.

– Ну и, – проговорил он, – что скажете, господа рыцари? Э? Господа ангельская милиция?

– Этого надо было ожидать, – первым проговорил Боживой де Лоссов. – Гостил во Вроцлаве легат Бранда со свитой богатой, ха, я даже подумывал, не напасть ли на него где-нито на краковском тракте, но эскорт был у него сильный. Не секрет, что кардинал Бранду к крестовому походу подбивает. Уели вконец гуситы римского папу!

– Потому как и правда, что в Чехии са-а-всем не весело, – добавил Ясько Хромой из Любни, уже знакомый Рейневану раубриттер с татарскими усами. – Окружены крепости Карлштайн и Жебрак. Того и жди нападут. Видится мне, что если мы в пору чего-нито с чехами не сделаем, то чехи чего-нито сделают с нами. След, видится мне, это рассудить.

Эрхард фон Зульц, тот, с косым шрамом на лбу, выругался, хватил кулаком по рукояти меча.

– Тоже мне, нашли о чем рассуждать! – фыркнул он. – Верно говорит патер Гиацинт: смерть еретикам, огонь и погибель! Бей чехов, кто добродетелен! А при оказии и карманы набьем. И сие справедливо, ибо чтобы за грех была кара, а за добродетель – награда.

– Истинно, – проговорил Вольдан из Осин, – крестовка – это большая война. А на большой войне люди шибчее богатеют.

– Но и скорее, – заметил кудрявый Порай, – по лбу получают. И сильнее.

– Что-то трусоват ты стал, благородный Блажей! – воскликнул Отто Глаубиц, ухоруб. – А чего тут бояться-то, двум смертям не бывать… А здесь-то разве ж не подставляем мы шеи, на промысел идучи? А чем тут обогатишься? Что урвешь? Мошну у купца? А там, в Чехии, в бою всеобщем, ежели посчастливится тебе рыцаря живьем взять, можешь требовать выкупа даже в двести коп. А повалишь, так возьмешь коня, доспехи с убитого, а это никак уж не мене двадцати гривен, считай как хочешь. А ежели город какой захватим…

– Ого! – подбодрил его Пашко Рымбаба. – Города там богатые, в замках скарбцы полные. К примеру, хотя бы тот же Карлштайн, о котором все болтают. Захватим и сдерем…

– Ну, придумал, – фыркнул рыцарь с красной полосой в гербе. – Карлштайн-то не в гуситских, а в католических руках. Окружена крепость еретиками, это верно, крестовики должны идти как раз на выручку. А ты, Рымбаба, козел глупый, ничего в политике не смыслишь.

Пашко Рымбаба покраснел и распушил усы.

– Ты гляди, Котвиц, – прошипел он, вытаскивая из-за пояса чекан, – кого глупым называешь! За политику – не разумею, но как по башке врезать – так вполне понимаю!

– Pax, pax! – крикнул Боживой де Лоссов, чуть не силой усаживая Котвица, который уже перегибался через стол, стискивая в руке мизерикордию. – Успокойтесь! Оба! Ну, прям дети малые! Только б вам за ножики хвататься.

– А Гуго прав, – добавил Трауготт фон Барнхельм. – Ни черта ты, значит, Пашко, в политических тонкостях не смыслишь. Мы ж о крестовом походе толкуем. Ты знаешь, что такое крестовый поход? Ну, это как Готфрид Бульонский, как Ричард Львиное, значит, Сердце, понимаешь? Иерусалим и вообще. Нет?

Раубриттеры покивали головами, но Рейневан готов был поставить на кон любые деньги, что понял не каждый. Буко фон Кроссиг одним духом осушил кружку, хватанул ею об стол.

– Хрен им всем в глотку, – возгласил он трезво. – Иерусалим, Ричарда Львиное Сердце, бульон, политику и религию. Будем раздевать, и вся недолга, кого попало и кто подвернется, черт с ним и его верой. Идет слух, что так поляки в Чехии делают. Федор из Острога. Добко Пухала и другие. Недурно уже, говорят, нахапали. А мы, ангельская милиция, хуже, что ли, или как?