Записки следователя (илл. В.Кулькова) - Бодунов Иван Васильевич. Страница 34

Оставались шестеро «членов боевой группы», как их торжественно называл Сизов. Шестеро эти были странные люди. Васильев никак не мог понять, что их, собственно, связывало. Двое были кулацкие сыновья с Псковщины. У отцов хозяйства были большие, но Советская власть не давала развернуться. Были неприятности из-за того, что батраков нанимали,- этого власть не одобряет; пытались землю арендовать — тоже донес какой-то недоброжелатель, получилось нехорошо. Особенно жаловаться не приходится, но развернуться нельзя. Предсельсовета, правда, мужик неплохой. Отцы на него самогона много истратили, но сыновья получили справки, что они из бедняцких семей.

По этим справкам поступили в Петрограде на рабфак. Отцы подсылали денежек, но маловато. Деревенщина! Городской жизни понять не могут.

С Сизовым встретились на Петроградской в трактире Чванова. Разговорились. Сизов человек ученый и тоже считал, что крестьянству хода не дают и добра от этого не будет. На крестьянских плечах вся Россия держится. Он их угощал, хотя сам не пил почти ничего.

Несколько раз встречались, наконец он им предложил вступить в партию левых эсеров. Они сперва и не поняли, что за партия такая. Но он объяснил, что партия эта за крестьян. Земли и скота держи сколько хочешь. Они согласились. Потом он сказал им, что имеет поручение от партии произвести налет, чтобы пополнить партийную кассу. Они испугались. Погулять они любят, но чтоб налет делать, этого еще не бывало. Но он объявил, что это не просто налет, а ради партийных целей, и, кроме того, каждый из них получит по две тысячи рублей.

Две тысячи — шутка ли! У Чванова за десять рублей гуляй целый вечер, а за полтинник тебе половой в пояс кланяется. Ну, они согласились. После налета Сизов расчелся с ними без обмана, они пожаловаться не могут. Ну, они с таких денег два месяца из трактира не выходили. В общем, их из рабфака выгнали за непосещение и пьянство.

Думали они домой ехать, но Сизов не велит, говорит, скоро еще будут дела и они большие деньги получат. Сняли частную квартиру, живут пока. Винцо попивают. Дома у Сизова не были. Встречаются с ним в сквере у Александрийского театра. Он им открыточки присылает, подписывается «Маруся». Это, говорит, в целях коне… в целях конспи… словом, как-то это там называется.

Третий из сизовских соратников был немолодой человек, к удивлению Васильева оказавшийся студентом. Он, впрочем, был студентом до революции восемь лет да после революции пять, шестой. Увидев изумленный взгляд Васильева, он снисходительно объяснил, что это бывало часто и что в интеллигентных кругах такие, как он, назывались «вечные студенты». Их очень всегда уважали, потому что они хранили студенческие традиции, лучше всех пели студенческие песни и знали, как по правилам организовать студенческую пирушку.

Отец его землемер и всегда с уважением говорил о левых эсерах, и хотя сам в партию не вступал, но переписывался с кем-то из членов партии. Сизов разыскал его в университете с полгода назад и сослался на того человека, с которым отец переписывался. Человек этот будто бы сейчас за границей и написал Сизову письмо, где советовал навестить сына своего друга. Вот Сизов и предложил ему вступить в партию.

Он согласился, почему же не согласиться. Студенты всегда участвовали в политических волнениях. Он не хуже других. Потом был намечен «экс». Что это такое, он знает. Читал, слава богу, мемуары. Дома у Сизова он не бывал. Две тысячи получил. Добавить ничего не имеет.

Следующий по порядку оказался франтоватым молодым человеком, сыном банковского чиновника. Отец его и сейчас занимал крупный пост в банке и зарабатывал много. А из сына вышел оболтус, ресторанный завсегдатай, бездельник и выпивоха. Чем он занимается, понять было невозможно. По-видимому, отец, пользуясь своими деловыми связями, все время устраивал его на службу, а дирекция, присмотревшись к новому служащему, спешно его выгоняла. Сын этим совсем не огорчался, а отец огорчался очень. «Папахен, знаете ли, обломок разбитого вдребезги»,- объяснял оболтус.

В необычайно слабом его мозгу отец оказывался, видимо, представителем старых понятий, неспособным понять все новое, а себя самого он неясным образом связывал с современностью, с новыми веяниями, словом, с послереволюционной омолодившейся Россией.

Получалось почему-то так, что отец, большой знаток банковского дела, честно работающий в советское время и получающий благодарности,- это некий «остаток» императорского Петербурга, а он, тратящий отцовские деньги молодой кутила,-представитель новой России. Как это получалось, понять было невозможно.

Васильев заинтересованно спросил, в чем он видит свою, так сказать, прогрессивную сущность.

— Ну, знаете,- сказал оболтус,- я, например, уже три раза женат. Потом, вообще всем интересуюсь. Бываю в оперетте, там сейчас, знаете, новая каскадная. Прелестная женщина.

В оперетте оболтус и познакомился с Сизовым. Они вместе курили во время антракта и разговорились. Потом Сизов пригласил его в ресторан, отлично накормил и напоил и отвез домой на лихаче.

— Я было полез в карман за деньгами,- сказал оболтус,- но он отказался и заплатил сам. И знаете, это было очень хорошо с его стороны, потому что у меня не было ни копейки.- Он фыркнул, закрыв рот ладонью, и от смеха у него даже слезы выступили на глазах.- Я полез в карман и думаю: «А ну как он захочет взять? Придется сказать, что забыл дома бумажник».

После этого оболтус долго и весело смеялся.

— Ну, а ограбление Кожсиндиката? — спросил Васильев, не оценивший юмора подследственного.

— Это тоже он предложил,- радостно сказал оболтус.- Он сказал, что это всегда принято у революционеров и что в наше время, для современной молодежи, это… словом, очень хорошо. А мое дело — только палить из двух револьверов и молчать, то есть не рассказывать никому, и что я получу за это две тысячи. А мне две тысячи, знаете, просто ужасно нужны. Дома у Сизова не бывал. Добавить ничего не имею.

Пятый член боевой группы был человек лет сорока пяти, с военной выправкой, с резко выступающими скулами и глубоко посаженными глазами. Он носил фамилию, когда-то известную в русской истории. Среди его предков были и жестокие крепостники, были и полководцы, оставившие по себе добрую память, были и образованнейшие люди, удивлявшие Европу своей эрудицией. Были и бестолковые кутилы, швырявшие тысячи женщинам сомнительного поведения. Так или иначе, в середине прошлого века его семья разорилась дочиста и впала в полную безвестность. Отец его служил в Новгороде и жил в маленьком деревянном домике на окраине. Умер отец, впрочем, рано, еще до мировой войны. Мать сумела, напомнив кое-кому о прошлых заслугах рода, всунуть сына в кадетский корпус на казенный кошт. Она умерла, когда он еще был кадетом. Потом, став офицером, он продал домик в Новгороде, чего хватило только на то, чтобы неделю поддерживать в полку репутацию рода. Потом война, на которой он как будто ни в чем не провинился, но и не отличился особенно. Потом революция. В белой армии не был.

— Почему? — спросил Васильев. Ему казалось, что этот угрюмый и злой человек как раз в белой армии и мог бы проявить себя.

— Мер-р-завцы все,- ответил бывший офицер каким-то равнодушным спокойным тоном.- Что ж я, не знаю их? Все мер-р-завцы.

Не пошел и в Красную Армию, служил где-то на гражданской службе в каком-то «бюро учета». Потом уволили по сокращению штатов. Потом служил, очень недолго, у какого-то нэпмана, торговавшего коноплей. С нэпманом поссорился, даже подрался, и ушел.

— Мер-р-завец,- сказал бывший офицер.

Сизов разыскал его, когда офицер окончательно приуныл. Сизову о нем сообщил из-за границы какой-то товарищ офицера по полку. Предложил ему Сизов вступить в «боевую группу».

— Вы что же, левый эсер? — спросил Васильев.

— Мер-р-завцы они,- сказал офицер.- Й белогвардейцы мер-р-завцы, и они мер-р-завцы, и вы мер-р-завцы. Все мер-р-завцы.

— Зачем же вы пошли? — спросил Васильев.

— А две тысячи? — удивился офицер.- Я уж стреляться думал, а на две тысячи можно еще полгодика пожить, хоть кругом все и мер-р-завцы, но мне пожить хочется, потому что и я мер-р-завец.