Боги богов - Рубанов Андрей Викторович. Страница 49

Он сделал ей знак и пошел наверх, к себе. Зажег от ночного светильника факел, добавил света по углам спальни. Сел на гранитный подоконник, с наслаждением сплюнул в пропасть, подобрал одну ногу. Войдя, бродяжка встала в центре комнаты, недвижно, улыбаясь той самой, раздражавшей Марата полуулыбкой, слабой, взрослой. Смотрела с превосходством, с осознанием своей власти.

— Почему тебя называют ведьмой? — спросил он.

От бродяжки пахло соком болотной тыквы. Хмельной напиток производился только на равнине, его доставляли через горы к столу Отца в очень небольшом количестве. Винным погребом заведовала Нири. «Черт возьми, — подумал Марат, — она пьяна; где раздобыла драгоценную брагу? Вскрыла замок на двери кладовой? Околдовала личную служанку Великого Отца? Сегодня она пьет его пойло, а завтра войдет в его спальню и задушит? Рано я решил, что всё здесь понял…»

— Я знаю всё, что знают матери родов, — ответила женщина. — Но я не мать рода. Таких, как я, называют ведьмами.

— Зачем ты рисовала на стенах запретный знак?

— Это знак Матери Матерей. Он был всегда. Это знак четырех Первых Дочерей и четырех Главных Сил. Его нельзя запретить, как нельзя запретить ветер.

— Ветер нельзя запретить, — сухо сказал Марат. — Но знак — можно. В мире есть только одна главная сила — моя. Поэтому я запретил знак Матери Матерей.

— Ты зря это сделал. За это четыре Первые Дочери погубят тебя.

Владыка Города беспечно засмеялся.

За дверью звякнул металл; видимо, стражники услышали шум и проснулись.

Или это не стражники? Или это явились участники заговора? Сцай и его приятели? Тихо перерезали охрану и сейчас готовятся к нападению?

— Я не боюсь Первых Дочерей, — тихо сказал Марат.

— Ты зря не боишься.

— А ты зря не боишься меня.

— Я никого не боюсь. Я была в Узуре.

— Ты лжешь, — еще тише сказал Марат. — Узура нет. Каждый строит вокруг себя свой Узур. Я свой уже построил. Он там, внизу. Подойди… Или я убью тебя.

Ведьма бесшумно приблизилась, и Марат схватил ее за волосы — на ощупь они оказались жесткими, словно проволока. Подтащил ближе к окну. Отбросил занавес, петля оборвалась, и плетеное полотнище упало.

— Смотри. Вот мой Узур. Я потратил пять лет, чтобы его создать.

Но ведьма смотрела не вниз, а в его лицо.

Внизу всё равно нельзя было ничего увидеть. Небо затянуло тучами, как всегда бывало в конце сезона охоты; непроглядная темень расстилалась вокруг Пирамиды. Только у подножия, возле входа в медеплавильни, горели два факела, зажженные вчера по личному приказу Владыки, в целях подержания дисциплины стражников. Сам же Город был погружен в зеленоватый мрак.

— Ты плачешь, — произнесла ведьма.

— Замолчи. И никогда не говори мне про место, где есть всё.

— Почему?

Марат разжал пальцы и против воли погладил женщину по волосам.

— Потому что таких мест не бывает. Такое место нельзя отыскать. Его можно только придумать. Вот здесь, — он показал на свой лоб. — А потом создать. Поняла?

— Да.

— Это хорошо.

— Город, который ты создал, прекрасен.

— Замолчи, — повторил Марат и вытащил из-за пояса пистолет.

Переключил на стрельбу осветительными ракетами, направил ствол в небо и нажал на скобу.

Город возник под ними, как декорация ада. Плоский, кривой, черный. Нелепые глинобитные хибары тесно лепились одна к другой, их скопища разделялись петлями и узлами «улиц» и «переулков». Ни одной ровной стены, ни одного прямого угла. Дальше от подножия Пирамиды — там, где кончались чистые кварталы, — уже не было ни улиц, ни углов, пусть даже кривых: тысячи жалких и несуразных хижин, вигвамов, землянок, нор, ям, навесов, укрывищ и яранг равномерно покрывали прибрежную полосу, как покрывает кожу лишай.

Ракета погасла, и мрак стал гуще.

— Есть другие города, — прошептал Марат. — Я там жил. Их построили такие, как я. Там сверкают огни, и звучит музыка. Там чисто и красиво. Там все улыбаются друг другу. Там женщины веселы, а мужчины спокойны. Там можно быть в толпе, но в одиночестве. Там можно быть в одиночестве, но в безопасности. Там можно умереть от голода и старости, но нельзя умереть от скуки. Это великие города, и там есть всё. Каждый такой город и есть Узур.

Ведьма вздохнула, этот умный и вежливый вздох вызвал у Марата приступ злобы. Захотелось поднять пистолет и прижать дуло к ее виску. Напугать, унизить, подчинить — что угодно, лишь бы не видеть ее взрослой полуулыбки, лишь бы не обонять запах тыквенного спирта. Но пистолет не принадлежал ее миру. Ведьма просто не поняла бы грозящей опасности. Гнев исчез, Марат спрятал оружие, оперся спиной о камень стены.

— Я хотел построить здесь такой же город. Место, где все сходятся и делают мену… Каждый дает каждому, что может: тюленьи шкуры, черепашью икру… Мысли, улыбки, любовь… Я мечтал… Но не смог. Они обмениваются шкурами, но не любовью.

Марат хотел добавить, что пять лет назад они не знали медных ножей, и похлебок из черепашьих животов, и паруса, и домашних животных, и цифр, и луков со стрелами, а теперь у них есть это всё и еще многое другое — и вот итог: в благодарность за великие дары они собираются убить его.

— Нет, — ответила женщина. — Ты смог. Твой Город велик и прекрасен. Слава его гремит по всему берегу. Я ходила на север и на юг. Я знаю деревни, до которых пятьдесят дней пути, и семьдесят дней пути, и сто дней пути. Везде знают про твой Город, и когда я начинаю рассказывать про него — люди теряют дар речи. Твой Город — это Тжи, великое чудо, в которое нельзя поверить, пока сам не потрогаешь. Моя мать говорила мне, что в мире будет четыре Тжи, по числу лун на небе. Твой Город — это второй Джи.

— А первый?

Ведьма осторожно положила руки на грудь Марата.

— Первый Тжи — это Узур.

— А третий и четвертый?

— Их еще нет. Когда появится третий Тжи, четыре Первые Дочери возненавидят друг друга. Вода захочет погубить огонь, ветер решит погубить землю. Когда появится четвертый Тжи, Первые Дочери погибнут, и не будет ничего. Только Мать Матерей останется среди пустоты, и она начнет всё сначала.

Марат помолчал и произнес:

— Завтра ты отведешь меня в Узур.

Бродяжка улыбнулась.

— Конечно.

— А сейчас ты скажешь, где он находится.

— На юге. Там, где кончаются горы и начинается пустыня. Надо идти пятьдесят дней, а потом один день плыть на восток.

— Плыть? — переспросил Марат, ощущая злобу.

Женщина спокойно кивнула.

— Да. В городе говорят, что ты плохо плаваешь… Но это не страшно. Я помогу тебе… Я рождена дочерьми тлиу, далеко на юге. Дочери тлиу плавали к большой воде и ныряли за розовыми медузами, очень глубоко. Здесь, в твоем Городе, не умеют добывать розовых медуз… Но дочерей тлиу больше нет. В жаркий год появились пчеловолки и убили всех… кроме меня. Мне было четыре года, и я смогла взять на руки только одну маленькую девочку… Я стояла по горло в воде и ждала, когда пчеловолки улетят. Они боятся воды, не выносят ее запаха… Если пчеловолк подлетал слишком близко, я ныряла и сидела под водой, и вдувала свой воздух в ноздри девочки, чтобы она не захлебнулась… Потом, когда всё кончилось, я отнесла девочку в соседнюю деревню, а сама ушла и забыла свое имя… Но я помню род тлиу, и я могу плыть три дня и три ночи, и нырять туда, где не видно солнечного света…

Она шагнула к нему.

— Сейчас я могла бы быть матерью рода тлиу. Но я стала бродягой. И это хорошо. Если бы я стала матерью рода, я всю жизнь прожила бы с людьми тлиу и не встретила бы тебя…

Марат положил ладонь на ее бедро.

Старуха всё хорошо придумала.

Мы заманим его в воду и утопим.

Ты думал, они будут обмениваться мыслями и улыбками — извини, парень. Ты ошибся, пилот. Пока они обмениваются только тюленьими шкурами, заслугами, волосатыми рабами и котлами для изготовления черепашьей похлебки.

Ты думал, они полюбят тебя — с какой стати? Скольких ты убил, покоряя берег? Их кровь всегда будет на тебе. Лучшее, что ты можешь сделать, — утонуть в их теплом сладком океане, соблазненный нелепыми сказками про место, где всё есть.