Мировые войны и мировые элиты - Перетолчин Дмитрий. Страница 24

Его деловые отношения с Хабером начались при весьма необычных обстоятельствах, в начале 1908 года. Последний по контракту с BASF приступил к исследованию синтеза аммиака. В 1912 году у компании уже строилась промышленная установка, но адвокаты Hoechst исками остановили строительство и взялись отсудить патент, сославшись на теоретические дискуссии по вопросу синтеза с Нернстом на заседании Бунзеновского общества. Однако в суд Хабер зашел чуть ли не в обнимку с Нернстом, чем поставил в недоумение адвоката последнего, еще не знавшего, что тот только что стал сотрудником BASF с годовым окладом в 10 000 марок [43].

Свое вступление в комитет Нерст описывал так: «Бауэр, будучи майором Оперативного отдела Верховного командования армии, услышал о моем присутствии. Он нашел меня, и мы подробно обсудили конкретные военно-технические вопросы. Непосредственным результатом этого явилось то, что <…> я уехал на своем автомобиле в Кельн, чтобы провести испытания на полигоне Ван, расположенном около больших химических заводов Леверкузена. Я едва преувеличиваю, если скажу, что дальнейшее внедрение предложений, сформулированных вместе с Бауэром, приведет к полному изменению ведения войны…». Так Бауэру стало известно, что красильная промышленность — источник ядовитых химических веществ, а «бюро Хабера» взялось разработать нетривиальные ходы по тактике военных действий в условиях нехватки взрывчатки [44][45].

На заводах BASF прошло секретную подготовку войсковое подразделение «Pionierkommando 36» — прообраз будущих войск химической защиты [5]. Хотя европейские государства считались с Гаагской декларацией 1899 и 1907 года, запрещающей применение ядовитых химических веществ, Нернст предложил уловку, позволяющую юридически обойти Декларацию, представив отравляющие вещества составной частью взрывчатки. Эксперимент не имел успеха, Эрих фон Фалкенхайн сумел на спор выиграть шампанское за то, что продержался без видимого дискомфорта в течение пяти минут в облаке хлор-сульфоната дианизидина, или «чихательного» порошка, как называли снаряды «Niespulver». Жертвой следующего эксперимента стал Карл Дуйсберг, в 1915 году глотнувший фосгена. Эксперимент приковал смелого главу компании Bayer к постели на восемь дней, что оставило испытуемого как нельзя более довольным результатом [44][45]. Новый отравляющий газ, выпущенный фармакологическим концерном Bayer носил секретное название «T-Stoff». После экспериментов командой Хабера он впервые был применен против русской армии [5][46] 30 января 1915 г. в Польше на реке Равка. Но вследствие замерзания газа атака не принесла видимых результатов [47].

Блистательный адмирал Томас Кокрейн, десятый лорд Дандональд предлагал использовать брандеры с углем и серой еще против осажденного Севастополя [2], и вот Первая мировая дала новый виток идее. Атаку со смертельно опасным хлором немцы предприняли 22 апреля 1915 г., операцию с весьма говорящим по отношению к людям кодовым названием «Дезинфекция» готовил Хабер, он же лично руководил и газовой атакой, прибыв на линию фронта с Бельгией в районе реки Ипр, наряженный в мешковатую военную униформу и пожевывающий сигару. Его сопровождала команда молодых химиков, среди которых был родившийся во Франкфурте-на-Майне бывший сотрудник Эмиля Фишера Отто Ган, в будущем открытием расщепления тяжелых ядер повлиявший на ход военной истории гораздо больше своего начальника. Химический удар ядовитой смесью, впоследствии получившей название «иприт», оказался сильным. Хотя союзники своевременно были предупреждены о возможности использования подобного оружия, они не приняли никаких мер предосторожности — два дивизиона французов после газовой атаки бежали в панике. Английским солдатам было роздано 90 тыс. противогазов, которые, как выяснилось, не защищали от вредного действия отравляющих веществ [5][47].

Фронт удержали остатки частей канадцев, британцев и французов, от неожиданности немцы не смогли развить успех, а повторив атаку двумя днями позже, уже утратили элемент внезапности, несмотря на вдвое более высокие потери обороняющихся. Кроме того, наученные горьким опытом французы и англичане начали использовать примитивные защитные маски. По одну сторону линии фронта стоял нобелевский лауреат Фриц Хабер, а по другую — будущий известный генетик Джон Бердон Сандерсон Холдейн (J.B.S. Haldane) записывал, сидя в окопе: «Тебе молясь, тебе крича осанну, / Мы сеем смерть, сметая все до тла…». Его, по-настоящему легендарную личность, британцы пригласили руководить организованной исследовательской станцией в Портадауне (Portadown) летом 1915 года. По материнской линии он происходил из старинного ирландского рода, а по отцовской — из не менее старинного шотландского, его предки воевали за Объединенные Нидерланды и представляли Шотландское крыло в армии Кромвеля. С восьми лет Дж. Б.С. Холдейн помогал отцу в его научных исследованиях. По окончании Итона отправился на поля Первой мировой, где между сражениями писал статью по генетике, просьба о публикации которой была его завещанием. Несмотря на серьезное ранение, это завещание не понадобилось, статью опубликовали в «Journal of Genetics» в 1915 г., а увлечение генетикой привело к появлению «закона Холдейна» и понятий «генетическое бремя» и «клон». Сын и отец Холдейны переоборудовали школу для испытаний действия газообразного хлора на человеческий организм, в результате сам Холдейн около месяца страдал от затрудненного дыхания и не мог бегать. В дальнейшем он примет участие еще и в Испанской войне, станет членом политбюро компартии Великобритании, в течении Второй мировой будет заниматься исследованиями токсического эффекта в период декомпрессии аквалангистов, что ляжет в основу общей теории наркотического действия газов, подружится с Бертраном Расселом, В. Вавиловым, Джавахарлалом Неру. В силу этого знакомства последние годы жизни он проведет в Индии. Там его тело, еще в 1927 году завещанное науке, послужит также, как он служил ей сам: по просьбе покойного его друг доктор С.Н. Саниал исследовал и описал ход его болезни в работе «Лечение случая ракового заболевания путем применения мета-ксилогидрохинона» [5][48].

После событий на Ипре Хабер готовится провести аналогичную атаку снова, он ненадолго заезжает домой и устраивает вечеринку в честь своих успехов на военном поприще. Возможно, что именно это послужило толчком к семейной трагедии, жена Хабера — Клара Иммервар (Clara Immerwahr) совершила самоубийство, выстрелив в сердце из табельного пистолета Хабера в знак протеста против использования знаний химии в военных целях (по крайней мере, такова официальная версия). Смерть первой женщины, получившей звание доктора химии в университетах Германии не остановила Хабера, он даже не остался на ее похороны, и уже на следующий день отправиться на Восточный фронт. На русском фронте газовая атака повторяется 31 мая в районе Болимова, она приведет к гибели более тысячи солдат и отравлению около десяти тысяч.

Еще одна случится 6 августа 1915 года в 4 утра под крепостью Осовиц. Выждав попутного ветра, немцы развернули 30 газовых батарей. Из несколько тысяч баллонов на русские позиции потекла темно-зеленая смесь хлора с бромом. «Все живое на открытом воздухе на плацдарме крепости было отравлено насмерть, — вспоминал участник обороны. — Вся зелень в крепости и в ближайшем районе по пути движения газов была уничтожена, листья на деревьях пожелтели, свернулись и опали, трава почернела и легла на землю, лепестки цветов облетели…». Вслед за газовым облаком германская артиллерия открыла массированный огонь и на штурм русских передовых позиций двинулись 14 батальонов ландвера, не менее семи тысяч пехотинцев. Но когда германские цепи приблизились к окопам, из густо-зеленого хлорного тумана на них обрушилась… контратакующая русская пехота. Зрелище было ужасающим: бойцы шли в штыковую с лицами, обмотанными тряпками, сотрясаясь от жуткого кашля, буквально выплевывая куски легких на окровавленные гимнастерки. Это были остатки 13-й роты 226-го пехотного Землянского полка, чуть больше 60 человек. Но они ввергли противника в такой ужас, что германские пехотинцы, не приняв боя, ринулись назад, затаптывая друг друга и повисая на собственных проволочных заграждениях. Несколько десятков полуживых русских бойцов обратили в бегство три германских пехотных полка! Ничего подобного мировое военное искусство не знало. Это сражение войдет в историю как «атака мертвецов» [47], несправедливо забытое советскими историками, по мнению которых, видимо, в «реакционной» царской России подвигам не было места.