Люди и Я - Хейг Мэтт. Страница 14

— Кто такой Тео «Катись колбаской» Кларк?

Услышав мой голос, Гулливер подскочил и обернулся.

Я повторил вопрос, но ответа не последовало.

— Что ты делаешь? — спросил я из чистого исследовательского интереса.

— Уйди, а?

— Я хочу поговорить с тобой. Поговорить о вчерашнем вечере.

Гулливер повернулся ко мне спиной. Его торс напрягся.

— Уходи, пап.

— Нет. Мне нужно знать, что я тебе говорил.

Он вскочил со стула и, как выражаются люди, наехал на меня.

— Просто отвали, ладно? Ты никогда не интересовался моей жизнью, и теперь не начинай. Что это тебя шарахнуло в голову?

Я следил за его спиной в маленьком круглом зеркале, тупо таращившем со стены свой немигающий глаз.

Пометавшись по комнате, Гулливер опять сел на стул, повернулся к компьютеру и нажал пальцем на командное устройство странного вида.

— Мне нужно кое-что узнать, — сказал я. — Мне необходимо выяснить, знаешь ли ты, чем я занимался. На прошлой неделе, по работе?

— Пап, просто…

— Послушай, это важно. Ты еще не ложился, когда я пришел домой? Ну, вчера вечером? Ты был дома? Не спал?

Гулливер пробурчал что-то. Я не разобрал что. Такое только ипсоид мог бы расслышать.

— Гулливер, как у тебя с математикой?

— Ты знаешь, блин, как у меня с матешей.

— Нет, блин, я не знаю. Теперь не знаю! Поэтому, блин, я и спрашиваю. Расскажи, что тебе известно.

Никакой реакции. Мне казалось, что я говорю с Гулливером на его языке, но тот продолжал сидеть, глядя в сторону, и быстро подергивать правой ногой. Мои слова не давали эффекта. Я подумал о звуковом передатчике, который до сих пор торчал у Гулливера в одном ухе. Возможно, он посылает радиосигналы. Я подождал еще немного и почувствовал, что пора уходить. Но когда я направился к двери, Гулливер сказал:

— Да. Я не спал. Ты рассказал мне.

У меня заколотилось сердце.

— Что? Что я тебе рассказал?

— Что ты, типа, спаситель человеческой расы.

— А конкретнее? Я вдавался в детали?

— Ты доказал свою драгоценную гипотезу Рейнмэна.

— Римана. Римана. Гипотезу Римана. Я, блин, сказал тебе об этом?

— Ага, — отозвался Гулливер тем же угрюмым тоном. — Впервые за неделю соизволил со мной заговорить.

— Кому ты рассказал?

— Что? Честно говоря, пап, я думаю, людей больше интересует тот факт, что ты разгуливал по центру города голышом. Кому какое дело до уравнений?

— Но твоя мама? Ты рассказал ей? Когда я пропал, она наверняка хотела знать, разговаривал ли я с тобой. Она ведь спрашивала, да?

Гулливер пожал плечами. (Я понял, что пожимание плечами — один из главных способов общения у подростков.)

— Ну да.

— И? Что ты сказал? Расскажи мне, Гулливер. Что она знает об этом?

Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Он хмурился. Злой. Растерянный.

— Ни фига я тебе не верю, папа.

— Ни фига не веришь?

— Ты родитель, я ребенок. Это мне положено зацикливаться на себе, а не тебе. Мне пятнадцать, а тебе сорок три. Если ты в самом деле болен, пап, я хочу тебе помочь. Но если не считать внезапно прорезавшейся любви к стрикерству и ругательствам, ты ведешь себя точь-в-точь как раньше. Хочешь новость? На самом деле нам плевать на твои простые числа. А также на твою ненаглядную работу, твои дурацкие книги, твой чертов гениальный мозг и твою способность решать величайшие математические заморочки мира, потому, потому, потому что все это делает нам больно.

— Больно? — Возможно, мальчик мудрее, чем кажется на вид. — Что ты имеешь в виду?

Гулливер неотрывно смотрел на меня. Его грудь поднималась и опускалась с увеличенной частотой.

— Ничего, — произнес он наконец. — Нет, я не говорил маме. Я сказал, что ты обмолвился о чем-то, связанном с работой. Все. В тот момент мне казалось неуместным рассказывать ей о твоей долбаной гипотезе.

— Но деньги. Ты о них знаешь?

— Конечно, знаю.

— И тебе все равно не кажется, что это важно?

— Пап, у нас приличный счет в банке. Наш дом один из самых больших в Кембридже. Сейчас я, наверное, самый богатый ребенок в школе. Но это ни хрена не значит. Это не Перс, помнишь?

— Перс?

— Школа, за которую ты отстегивал по двадцать штук в год. Ты что, забыл? Ты кто такой, черт возьми? Джейсон Борн?

— Нет.

— И о том, что меня исключили, ты тоже забыл.

— Нет, — солгал я. — Конечно, не забыл.

— Не думаю, что нам поможет, если мы станем богаче.

Я был в полнейшей растерянности. Это противоречило всему, что мы знали о людях.

— Да, — сказал я. — Ты прав. Не поможет. И потом, это была ошибка. Я не доказал гипотезу Римана. Полагаю, она вообще недоказуема. Я думал, что у меня получилось, но нет. Так что не о чем говорить.

Гулливер сунул звуковой передатчик в другое ухо и закрыл глаза. Я ему надоел.

— Блин, — прошептал я и вышел из комнаты.

Эмили Дикинсон

Я спустился вниз и отыскал «адресную книгу». В ней в алфавитном порядке перечислялись адреса и телефонные номера людей. Я нашел нужный номер и позвонил. Женщина ответила, что Дэниел Рассел вышел, но вернется примерно через час. Он перезвонит мне. Тем временем я вооружился книгами по истории и принялся набираться знаний, читая между строк.

Подобно религии, история человечества полна удручающих явлений, таких как колонизация, болезни, расизм, сексизм, гомофобия, классовый снобизм, уничтожение окружающей среды, рабство, тоталитаризм, военная диктатура, изобретения, которыми люди не умеют пользоваться (атомная бомба, Интернет, точка с запятой), травля умных людей, поклонение идиотам, скука, отчаянье, циклические кризисы и духовные катастрофы. И все это на фоне приема поистине отвратительной пищи.

Я нашел книгу под названием «Великие американские поэты».

«Я верю, что листик травы не меньше поденщины звезд», [4] — писал человек по имени Уолт Уитмен. Мысль очевидная, но сказано красиво. В той же книге были слова, написанные другим человеком, Эмили Дикинсон. Вот такие:

«Верша без видимых затей императив судьбы своей, — повторил я про себя. — Почему эти слова так меня растревожили?» На меня зарычала собака. Я перевернул страницу и нашел еще одну неправдоподобную мудрость. Я прочел вслух: «Душа должна жить нараспашку, принять готовая восторги бытия».

— Ты встал с постели, — сказала Изабель.

— Да, — отозвался я. Типично для человека — утверждать очевидное. Снова и снова, до скончания времен.

— Тебе нужно поесть, — добавила Изабель, вглядевшись в мое лицо.

— Да, — сказал я.

Она достала какие-то ингредиенты.

Гулливер вышел на порог.

— Гулль, ты куда? Я готовлю ужин.

Мальчик ушел, ничего не сказав. От удара двери дом затрясся.

— Я за него боюсь, — проговорила Изабель.

Пока она волновалась, я изучал ингредиенты на столе. По большей части зеленая растительность. Но потом кое-что еще. Куриная грудка. Я думал об этом. Все думал и думал. Куриная грудка. Куриная грудка. Куриная грудка.

— Похоже на мясо, — сказал я.

— Приготовлю стир-фрай.

— Из этого?

— Да.

— Из куриной грудки?

— Да, Эндрю. Или ты у нас теперь вегетарианец? Собака сидела в корзине. Ее звали Ньютон. Она до сих пор на меня рычала.