Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич. Страница 8

— Это может подождать? — без особой надежды спросил он.

— Видите ли, — сказал Дохар, опуская глаза, — в караване везут невесту моему Сулему.

— О, невеста — это хорошо, — вклинился в беседу Фаттах. — У меня было три невесты. Одна умерла до моего рождения, другая сгинула во время войны Коркан-хана и Нагойты за пески Аллям-куля. Зато третью я уже никуда не отпускал!

Он рассмеялся, хлопая Бахмати по колену.

— Кямаль! — крикнул Дохар в воздух. — Принеси дедушке Фаттаху еще чая!

Молодой человек в шальварах и куртке без рукавов мелькнул молнией, пиала сменила пиалу на столике перед стариком.

Фаттах опустил в нее, парящую, палец и удовлетворенно кивнул.

— Горячая.

Мохнатая шапка снова сползла ему на глаза.

— Так вот, господин Бахмати, — помолчав, сказал чайханщик, — я понимаю, что плата за ваши услуги дорога. И пусть даже вы отнимете у меня год или два… А может и больше… Все равно. Я хочу попросить вас присутствовать на праздничном обеде.

— Хм… В чем подвох?

Бахмати отпил чая.

— Я бы хотел, — сказал Дохар, отчаянно тиская край фартука, — чтобы вы наморозили льда. Говорят, блюда со льдом подают султану в Великой Порте. Щербет, фрукты. А еще оно стоит в горшках и охлаждает комнату. Я бы показал семье невесты, что она… что мой сын достоин ее, и наша семья…

— А завтра?

— Караван уходит на рассвете.

Бахмати посмотрел на задремавшего старика. Жалко, ему никогда не быть таким стариком, которому подливают чай и ничего не просят.

— Хорошо, — сказал он. — Почему бы нет?

Лицо чайханщика посветлело от радости.

— Господин Бахмати! — он приложился лбом к рукам ойгона. — Я все!.. Все, что хотите! Это будет дорого?

— Это будет бесплатно. Но…

Бахмати со значением поднял палец.

— Конечно-конечно, — Дохар, поднявшись, попятился. — Моя чайхана — ваша чайхана. Мы ждём вас к первым звездам.

Бахмати снова взялся за пиалу, но отпить ему не довелось.

— Идут! Идут! — закричал с башни Сулем, и все под стоящей на столбах крышей пришло в движение.

Люди потянулись наружу, их оказалось на удивление много, ступни сотрясли пол, рассыпались подушки, упал и треснул кувшин. Перед Бахмати, севшим очень неудачно, бесцеремонно замелькали халаты и набедренные повязки, и животы, и волосатые руки, и какие-то мешки и тяпки. Запах пота смешался с запахом чая, к ним добавился запах кизяка, налипшего на пятки. Где уж тут прорасти благородному аромату розовых лепестков!

Оставив старика Фаттаха пребывать в мире снов и нагретой воды, Бахмати решил не отставать. Колокольцы каравана уже слышались, уже обещали встречу, рядом орал осел. Люди толпились у караван-сарая, дети будто птицы сидели на камнях ограды.

Гульфер Сатадр, хозяин караван-сарая бешено махал насаженным на древко лоскутом красной материи. Слуги распахивали ворота загона для верблюдов, кто-то насыпал колючек в короба, кто-то открывал затвор, пуская воду в длинные деревянные поилки.

Звон приближался.

Толпа многоголосо выдохнула — у края стены, отделяющей поля от пустыни, из-за бархана выступил верблюд. Рыжеватый, высокий. Погонщик на горбах его махнул рукой — и люди взорвались приветственными возгласами. Слава Союну! Да пребудет Он во веки веков!

За первым верблюдом показался второй, с самим Гасаном Аль-Шавахи под паланкином, за ним — волы с повозкой, несколько конных, снова верблюды, груженные тюками, и дальше, дальше — повозки, охрана с копьями, ревущие ишаки, цветастый шатер факира. Ах, большой караван, хорошая торговля! Кто-то уже побежал в ряды.

Бахмати поискал глазами Зильбека и нашел того едущим в повозке с коврами, развалившимся на желкто-красном узоре и беззаботно покачивающим ногой. Почему бы и нет? Караван дошел, значит, ойгон пути со своей работой справился.

Запрыгали дети, предвкушая подарки от родителей.

Люди потянулись обратно под навесы, доставая свои товары и подвязывая кошели. Хатум с учениками ставили на длинный прилавок горшки и кувшины, поворачивая их выгодным боком. Семья Обейди развешивала циновки и сапоги. Мастер-ткач Вахиб Торбани надевал на палки с перекладинами халаты — чудные, с бегущей по окоему золотой нитью. Не только покупать собирались жители Аль-Джибели, но и свой товар предлагать дотошным купцам.

Бахмати снова проверил золото, посидел на помосте, но ноги сами попросили движения, и он предпринял обход площади.

Караван втягивался в город, голоса взлетали к небу, к Оку Союна, усталый, но радостный носился водонос.

Чувствовалось радостное возбуждение, то там, то сям мелькали улыбки, торопливо расстилалось полотно, горками насыпались персики и сливы. Бахмати ощутил, как и в него, будто горячий чай, вливается людское настроение.

Хорошо!

— Бахмати, Бахмати, — догнал его толстяк Зафир. — Я разгадал твою загадку.

— Ночью, Зафир, давай ночью.

— До ночи я забуду, — надулся парень.

— А ты нашепчи ответ в тряпочку да завяжи для памяти узлом, тогда точно не забудешь. Я сейчас очень занят, Зафир.

— Ну, хорошо.

Толстяк, подумав, отстал.

На пустых помостах для караванщиков стало вдруг людно. Там расстелили ковры, там повесили ковры, там зазвучали в умелых руках ситары и лейсы. К рядам потянулись слуги, устанавливали весы, сгружали товар. Скрестив ноги, сел под балдахином меняла — грузный, усатый, с печальными глазами.

Звонко ударил гонг.

Ах! Закрутилось! Люди плеснули из-под навесов к прилавкам. Пыль, ор, теснота на широкой площади, взмахи рук с пальцами — один-два, три-один, пять мер за все! Толклись, кричали, сбивая цену или нахваливая товар. Ножи, мечи, стрелы! Залмунский доспех! Ткани! Из Порты, из Аши, из далеких северных земель! Гранаты! Кожа! Верблюжья, воловья. Серпы и цепы! Медная утварь, сносу нет! Не бьется, не ломается! Финики! Мука! Мед, сладкий как молоко матери! Платки, бусы! Железо! Листы и слитки!

Бахмати следил, чтобы торговля велась честно, чувствуя фальшивое золото и злонамеренный обман. Одного торговца, продающего порченое зерно, ударил по щеке, и тот понял — исчез с виноватой улыбкой.

Дирхемы и другая монета переходили из рук в руки, грустный меняла ссыпал в ящичек тирканы портовых городов и бирки кочевников, серебряных "львов" Шушун-Карнаша и затейливую чеканку Восточных Земель, доставая непременно золотые и медные кругляши Порты. Ящичек казался бездонным.

Голоса, голоса!

— А вот рыба, свежая рыба!

— Точильный камень!

— …кольца одно к одному, никакая сабля не возьмет!

— Посмотрите, какой цвет! Цвет неба. Халат такого цвета приносит счастье.

— Крокодилья шкура!

Мала Аль-Джибель, а шума как в Порте. Вся здесь — и дети, и женщины, и старики. Больше смотрит, больше приценивается. Больше качает седыми головами, кутается в платки да ширит детские глаза. Мала Аль-Джибель, а кажется, будто море пришло в пустыню. Выхлестнуло из хижин, разлилось, нет спасения.

Караванный день! Торговый!

В такой день взимать плату было легко. Бахмати пил толкущихся вокруг людей, забирая асаны их жизни. Сегодня чуть больше. Для жемчужины.

Зильбек ожидал его у ворот караван-сарая, подставив сморщенное, украшенное седой бородкой лицо злому солнцу. Бахмати опустился рядом. Ойгон пути приоткрыл один глаз, хмыкнул и снова блаженно зажмурился, только губы слегка скривил в улыбке.

— Дорога к вам легкая, — сказал он. — Через день к Порте пойдем.

— Через Темные горы?

— Да. Через ущелье Эгиль-Тэнгр. Самый близкий путь.

— Там Кабирра, — сказал Бахмати.

— И долина Зейнаб, и Думман.

— Но Кабирра пала.

— Пала? — Зильбек, наклонившись, посмотрел Бахмати в глаза — не шутит ли. — Я не слышал. Ты уверен?

— Оргай собирает Круг.

— Зачем? Мы не воюем с людьми.

Бахмати вздохнул.

— Это не люди.

— Ты пугаешь меня, — Зильбек вскочил. Фигура его размазалась, теряя человеческие очертания. — Кто это тогда?

— Не слышал такого имени — Кашанцог?