Любовник из прошлого - Брюс Виктория. Страница 5

– Ну раз так, я вернусь к ленчу около двенадцати тридцати. Я буду в маленьком кафе, что на Центральной. Не выношу встреч с одинокими алкашами. – Он щелкнул меня по носу. – И надень шляпу. Мы должны охранять твою главную ценность.

Я наклонилась и чмокнула его в ухо.

– А я всегда думала, что это ты моя главная ценность.

Не было еще и полудня, а от желтого фасада «Арлингтона», струясь и вибрируя, уже поднимались горячие струи. Из-за этого очертания гостиницы размывались, и здание казалось огромным призрачным замком. Я знала, что мне нужно беречься от солнца, но вместо того, чтобы воспользоваться нашим автомобилем или трамваем, я, бодро сбежав по гостиничной лестнице, устремилась в некогда шумный городок Бэтхауз-роуд.

Во времена своего расцвета эти изящные, тщательно оштукатуренные особняки взрастили под своими красными черепичными крышами не одно поколение кинозвезд, акул шоу-бизнеса и гангстеров. До изобретения пенициллина целебные воды привлекали сюда богачей больных и здоровых, – а азартные игры, духовой оркестр и легкомысленные женщины «Арлингтона» не давали толстосумам скучать во время лечения.

Ныне только Фордайс и Бакстаф принимали отдыхающих, другие же курорты, придя в упадок, благоухали плесенью гниющих от сырости неухоженных домов, хранящих воспоминания о канувшем в лету золотом веке. Я вдыхала эти запахи и рисовала себе картины того, что здесь творилось до появления на свет мощных лекарств – конкурентов целебных вод.

Миновав ряд старинных павильонов, сооружейных когда-то над минеральными источниками, я пошла быстрее, бросая мимолетные взгляды на витрины магазинов. В одной из витрин мое внимание привлек графин с изумрудной жидкостью. Любуясь красивым старинным сосудом и находившимся в нем эликсиром, я пыталась представить себе, как бы все это смотрелось в витрине моего парфюмерного магазина, и не сразу сообразила, что уже достигла цели своего путешествия аптеки Оачиты. Табличка у двери гласила, что теперь здесь находится музей.

Я вошла в прохладное, пахнущее плесенью помещение. Вместо одетого в белый халат любезного аптекаря прямо перед собой я увидела склянку, подобную той, что была в витрине; эту склянку я уже не хотела использовать у себя в магазине: она была заполнена водой, и в ней кишели черные извивающиеся создания. На ярлыке было написано: «Медицинские пиявки». Я начала дрожать от влажного холодного воздуха, который наполнял помещение, и пожалела, что у моей блузки такие короткие рукава.

Над банкой с пиявками висело объявление: «Гид вернется через десять минут. Пожалуйста, подождите».

Я могла подождать, но только подальше от этой баночки с мерзкими копошащимися тварями. Я отошла в сторону, темные неровные доски слегка скрипнули под моими ногами. В тусклом свете, падавшем из окна, я разглядывала текст вывешенного разрешения на торговлю листьями коки в течение года; на последнем стояла дата: 1933. Одна из стен была сплошь увешана объявлениями о продаже лекарств на жидкой основе, об услугах врачей любых специальностей, о проведении различных курсов лечения; внизу этого коллажа лежала открытая книга, косноязычно исписанная благодарными клиентами. Около сотни кармашков, пришитых на кусок муслина; крошечная сложенная бумажка была вложена в каждый кармашек. Под стеклом красовался рецепт, датированный 19 октября 1921 года; написанный витиеватым, но легко читаемым почерком, он напоминал средство, которым когда-то пичкал меня мой врач. Пульсатилла, 12-икс. Судя по аннотации, это было гомеопатическое средство, предвосхитившее новейшие наркотики.

В призрачной темноте меня снова охватил озноб: я неожиданно для самой себя почувствовала радость оттого, что живу именно сейчас, а не в те давние времена. Дэвид часто обвинял меня в идеализме, но лечение по современной науке импонировало мне гораздо больше, чем глотание чеснока для продления жизни или, что еще хуже, необходимость постоянно носить его при себе в качестве защитного средства.

Все еще надеясь обнаружить приметы разумной жизни, я продолжала прогуливаться среди полок, в беспорядке заполненных всевозможными склянками; преобладали бутылки, заткнутые пробками из непонятного материала. Некоторые склянки были заполнены чем-то ярко-синим, другие содержали гранулы янтарного цвета. Одна из склянок, по форме напоминавшая конус, привлекла мое внимание: я почувствовала непреодолимое желание выяснить, что за снадобье в ней находится.

Не открывая крышки, я взяла эту бутылочку и принюхалась. Белый порошок, содержавшийся там, издавал тонкий аромат, доселе мне неизвестный. Я внимательно изучила запись, сделанную от руки на золотистом ярлыке. К сожалению, эти названия тоже мне ничего не говорили. Как парфюмер я могла различить более двадцати вариаций запахов розового масла, знала множество терминов, но теперь не могла припомнить ничего подобного.

Я, конечно, знала, что открывать хранящиеся в музее старинные экспонаты категорически запрещено, поэтому лишь осторожно попыталась пошевелить пробку. Скорее всего, эта бутылочка была запечатана не одно десятилетие назад. Следовало, конечно, поставить ее на место и терпеливо дожидаться гида, но я не могла справиться с искушением немедленно откупорить ее. Стоит мне один раз как следует вдохнуть этот запах, и я, несомненно, определю все его компоненты, удовлетворив тем самым свое профессиональное любопытство.

Оглянувшись, чтобы убедиться, что за мной не следят, я, забыв на мгновение о законопослушании, посильнее надавила на пробку и открыла бутылочку. Поднеся ее к носу, я вдохнула.

Но, к своему изумлению, не смогла определить состав порошка.

Пытаясь идентифицировать аромат, чтобы в дальнейшем использовать его в своем парфюмерном магазине, я сделала глубокий вдох и случайно втянула в себя немного порошка, походившего более на пыль. Мне вдруг стало трудно дышать, легкий сквознячок гуляющий по аптеке, распылил порошок, наполнив воздух неведомым мне ароматом. Голова моя закружилась, ноги стали ватными. Я ухватилась за прилавок, но земля упорно уходила из-под ног; я не удержалась и рухнула на пол.

Происходило что-то странное и ужасное. Комната как бы исчезла. Единственное, что я ощущала в окутавшей меня темноте, это прохладу досок под кончиками своих пальцев и необыкновенный запах порошка, смешанный с запахом натертого воском пола. Я понимала, что мне нужно подняться, но тело отказывалось подчиниться.

Во мне стал нарастать страх. Я ведь не сообщила Дэвиду, куда пошла. Теперь я оказалась совершенно одна в этом ужасном месте.

Вдруг неведомый мне аромат исчез, его вытеснил мускусный аромат, знакомый мне с детства; память о нем я унесу с собой в могилу. Именно этот аромат исходил обычно от моего отца: смесь запаха хорошего флотского табака и слабого запаха моря. Мой отец пах морем, а моя мать – фиалками. Пытаясь хоть как-то успокоиться, я говорила себе, что могла бы легко приготовить подобный аромат в своей лаборатории – так же легко, как воссоздать его в памяти, – но видение, вдруг представшее перед моим взором, было выше моего разумения. Это был Джесси Таггарт.

Он двигался прямо на меня из густого тумана. Он приближался, но лицо его все еще оставалось неясным, и первое, что мне удалосьрассмотреть в тот момент, – это его одежда. Он был одет не в морскую форму, в которой я его всегда представляла, но это был также и не современный костюм его фасон был мне незнаком. Впрочем, подобные наряды я видела, кажется, на фотографиях в альбоме моей матери, – так одевались до Великой депрессии.

Его походка была такой же гордой, как в те мгновения, когда он, возвратившись после долгого отсутствия, торжественно шествовал по дому, весь увешанный свертками. Он все приближался; я узнала до боли знакомые ярко-рыжие волосы, и сердце мое забилось радостнее. Мне не удавалось рассмотреть как следует его лицо, но в остальном он совершенно не изменился; изменилась я сама больше уже не ребенок, а тридцатитрехлетняя замужняя женщина.