Пушкинский круг. Легенды и мифы - Синдаловский Наум Александрович. Страница 25

Проверить достоверность этой истории, конечно, невозможно. Тем более что в фольклоре есть легенда с тем же самым сюжетом, но про другого руководителя восстания декабристов — Павла Пестеля.

Но вот еще одно предание, действие его происходит уже в Париже. Согласно ему, Рылеев посетил салон известной парижской гадалки мадам Ленорман. Взглянув на его ладонь, французская вещунья в ужасе оттолкнула его руку. «Вы умрете не своей смертью», — будто бы сказала она. «Меня убьют на войне?» — спросил Рылеев. «Нет». — «На дуэли?» — «Нет-нет, — торопливо заговорила пророчица, — гораздо хуже! И больше не спрашивайте». С тем и ушел Кондратий Рылеев в историю.

Как убедится немного ниже читатель, через салон мадам Ленорман, если верить фольклору, прошел чуть ли не каждый декабрист, и всем пророчица предсказывала печальное будущее… Скорее всего, придумывалось это задним числом.

Организатор и руководитель Южного общества декабристов Павел Иванович Пестель ведет свой род из Саксонии. Его прадед приехал на свою новую родину — Россию — в XVII веке. Дед Павла Ивановича занимал в Москве достаточно крупную государственную должность. Отец же Пестеля при Екатерине II дослужился до должности московского почт-директора и был известен тем, что «в целях политического сыска» первым в России ввел систему распечатывания и просмотра частных писем. Впоследствии он стал членом Государственного совета.

П. И. Пестель

Первоначальное образование Павел Иванович получил в Германии, в Гамбурге и Дрездене. Затем учился в Пажеском корпусе. Участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничных походах. С 1817 года служил в Южной армии и в этом качестве постоянно вел переговоры с Северным обществом о совместных согласованных действиях. 13 декабря 1825 года по доносу был арестован, препровожден в Петербург, судим, приговорен к смертной казни и повешен на кронверке Петропавловской крепости вместе с другими руководителями восстания.

Еще в детстве с Павлом Ивановичем произошел случай, о коем впоследствии с мистическим суеверием долго говорили в Петербурге. На учебу в Германию он вместе со своим старшим братом Владимиром должен был отправиться из Кронштадта на купеческом судне. Отец заблаговременно приобрел для мальчиков два места. Все уже готово к отъезду, сыновья простились с отцом, как вдруг «по каким-то ему одному ведомым соображениям отец надумал на этом судне не отпускать мальчиков». Приобрели места на другом корабле, и братья благополучно прибыли в Дрезден. Каково же было их удивление, когда в Германии они узнали, что судно, от которого отказался их отец, потерпело катастрофу и вместе со всем экипажем и пассажирами бесследно исчезло в море. Рассказывая об этом, Пестель будто бы таинственно улыбался и каждый раз прибавлял одну и ту же фразу: «Истину русская пословица говорит: кому быть повешену, тот не потонет».

Другим руководителем декабрьского восстания 1825 года был один из братьев известной семьи декабристов Муравьевых — Сергей Иванович Муравьев-Апостол. Он принадлежал к большому, дружному и разветвленному клану Муравьевых, память о которых сохранилась в доме № 25 по набережной Фонтанки. Это здание было хорошо известно в Петербурге начала XIX века. В 1814 году его приобрела у купца Андрея Кружевникова Екатерина Андреевна Муравьева сразу после ее переезда из Москвы в Петербург. Вместе с матерью здесь жили ее сыновья, будущие декабристы Никита и Александр. Сюда, в их исключительно гостеприимный и хлебосольный дом, приходили многочисленные родственники и друзья Муравьевых. Здесь «у беспокойного Никиты», как об этом писал Пушкин в «Евгении Онегине», проходили собрания Тайного общества.

В декабре 1825 года большую и дружную семью Муравьевых поразил страшный удар. Никиту приговорили к смертной казни, замененной двадцатилетней каторгой, Александра — к двенадцати годам каторжных работ. Среди ближайших родственников под следствием оказались Сергей, Матвей и Ипполит Муравьевы-Апостолы, Артамон Муравьев, еще один Александр Муравьев. Это только из ближайшего круга. В итоге Сергея повесили на кронверке Петропавловской крепости, Ипполит застрелился, остальных сослали в Сибирь.

Дом Муравьевой превратился в «Святыню несчастий», как окрестили его петербуржцы. Екатерина Андреевна едва не сошла с ума от горя и почти ослепла от слез. По ночам она молилась, и от постоянного стояния на коленях у нее образовались такие мозоли, что она долгое время не могла ходить. По свидетельству современников, она «больше всех других матерей и жен декабристов не давала Николаю I возможности забыть его „друзей 14 декабря“». Скончалась Екатерина Андреевна в 1848 году.

Сергей Муравьев-Апостол был гвардейским офицером, служил в Корпусе инженеров путей сообщения, участвовал в Отечественной войне 1812 года и в Заграничных походах русской армии 1812–1814 годов. После возвращения в Россию принял активное участие в движении декабристов. Был одним из основателей и руководителей Союза спасения и Союза благоденствия. После перевода на Украину стал руководителем Южного общества.

В 1826 году в ряду других пяти организаторов и руководителей декабрьского восстания на Сенатской площади Сергея Муравьева-Апостола повесили на валу кронверка Петропавловской крепости. Возможно, перед казнью он вспомнил зловещий эпизод, произошедший с ним во время пребывания русских войск в Париже. Нескольким офицерам захотелось посетить знаменитую в то время парижскую гадалку мадам Ленорман. Оглядев группу молодых русских гвардейцев и выделив из них Сергея Муравьева-Апостола, она вдруг проговорила: «А вы будете повешены». Сергей Иванович снисходительно улыбнулся: «Возможно, вы принимаете меня за англичанина. Я — русский, а у нас в России смертная казнь отменена».

О мужестве Муравьева-Апостола в Петербурге рассказывали героические легенды. Накануне казни его отцу разрешили посетить сына в камере Петропавловской крепости. Сергей встретил отца в забрызганном кровью мундире. «Я пришлю тебе другое платье!» — воскликнул отец. «Не надо, я умру с пятнами крови, пролитой за Отечество», — ответил сын.

В драматической судьбе казненных декабристов какое-то особенное сочувствие вызывает фигура Петра Григорьевича Каховского. Его короткая жизнь к тому времени была достаточно насыщена разнообразными событиями: незначительными взлетами и болезненными падениями. С 1816 года Каховский служил в лейб-гвардии Егерском полку, но за «разные неблагопристойности» его разжаловали в солдаты и сослали на Кавказ. Затем, в 1821 году, он отправляется в отставку.

Прозябая в Смоленской губернии, отставной армейский офицер, все богатство которого составляли «восторженность и энтузиазм», однажды безнадежно влюбился в Софью Михайловну Салтыкову, проводившую там лето. Получив отказ, он, тем не менее, в отчаянье поехал за ней в Петербург, писал ей чуть ли не ежедневные письма и получал их обратно нераспечатанными. В конце концов Софья Михайловна стала женой друга Пушкина Антона Дельвига.

В Петербурге Каховский в полном смысле слова бедствовал, по собственному признанию, по несколько дней не ел, вечно просил взаймы, чаще всего без всякой надежды отдать долг. В этот беспросветно тяжелый период своей жизни он случайно сблизился с членами Тайного общества будущих декабристов и с энтузиазмом включился в их деятельность. Сам вербовал новых членов, участвовал в собраниях у К. Ф. Рылеева и был полон надежд на иное будущее.

Но и здесь ему приходилось пользоваться средствами товарищей, что вызывало откровенное презрение и даже некоторую брезгливость обеспеченных членов Общества. Друзей у него не было, и среди будущих декабристов он держался особняком.

14 декабря на Сенатской площади Каховский выстрелом из пистолета смертельно ранил генерал-губернатора Милорадовича. Затем Каховского арестовали, заточили в Петропавловскую крепость и по суду приговорили к смерти.

Когда ранним июльским утром 1826 года пятерых осужденных на казнь декабристов вывели на кронверк Петропавловской крепости, где возвышался деревянный эшафот, то на короткое время их предоставили самим себе. Четверо из них сидели на траве и тихо разговаривали. В некотором отдалении одиноко и мрачно стоял Каховский. Перед самой казнью, прежде чем взойти на эшафот, четверо декабристов, прощаясь, по-братски обнялись друг с другом. И только Каховскому, если верить городскому фольклору, никто будто бы не протянул руки.