Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса. Страница 12
– Куда тебе воевать-то, Миша! Уж скоро на пенсию.
А отец хорохорится, обижается:
– Есть еще порох в пороховницах. Нечего меня со счетов сбрасывать! Я, между прочим, ценный кадр.
Мать замолкала, но упрямая складочка у переносицы продолжала выражать несогласие. Потом, спустя годы, Егор понял, о чем так красноречиво говорила эта складка: «Что ж это тебя, такого ценного и незаменимого, все время в глушь посылают?! То в Мурманске света белого не видим (там Егор и родился, слабеньким и болезненным, мать так боялась рахита, что даже вырвалась от мужа на полгода и уехала с ребенком на родину, в Краснодар, но потом они вернулись – семья), то на границе с Афганистаном вздрагиваем от каждого шороха, то в Якутске мерзнем от невыносимого холода». Егор часто думал о том, что мать очень любила отца, и про себя удивлялся этому чувству без тени расчета, без крупинки меркантильности. Все только о нем, все только для него, и ничего для себя. А ведь на пятнадцать лет моложе, и фигура красивая, и коса до пояса, и ухажеров – один другого краше. Могла бы остаться в своем теплом, сочном, фруктовом, богатом Краснодаре и горя не знать, а вот бросила всех и вся (и город, и родителей, и друзей, и институт), перевелась на заочное – и вперед за любимым практически на край света. Где Краснодар и где Якутск?
– Святая женщина! – часто говорил отец о матери, и маленький Егор удивлялся таким словам, а вырос – понял: святая. И радовался, что в конце концов за терпение и за любовь досталось ей от жизни справедливости. Отца не только не списали, а пригласили в Москву, и сразу в Академию Жуковского, готовить молодые кадры. Видно, не были его слова о себе пустым бахвальством. Он действительно был отличным специалистом по ракетным установкам, а профессионалы такого класса, несмотря на объявленное во всеуслышание разоружение, продолжали оставаться в цене. Кто его знает, насколько затянется потепление в отношениях и что на самом деле творится за закрытыми дверьми Пентагона. Наши тоже не лыком шиты. В лицо улыбаются и головами кивают, договора подписывают, руки пожимают, а за спиной подстраховываются: практиков хотя бы в теоретики переводят, чтобы почва была подготовлена, случись что, быстренько обратно перескочим к ракетам, установкам и той державе, которую все боятся.
Так что Егоркин отец – ценный специалист, и его переводят в Москву. А с ним и семью, конечно. А в Москве все по-другому. Там не одна школа в семи километрах от дома, а огромный выбор и большие возможности. Это сейчас Егора и других детишек (их мало, всего человек пять) подбрасывают на гарнизонной машине, но иной раз она занята, и приходится, как сегодня, идти пешком несколько километров до автобуса. Автобус как раз поспевает к парому, и всех переправляют на другой берег реки. А там и школа, и рынок хороший, и станция – в общем, цивилизация. А если опоздать на автобус, то пиши пропало: следующий паром только через три часа – не добираться же до школы вплавь. Поэтому Егор спешит, старается не отстать от матери, не подвести, успеть.
Теперь он знает, что к автобусу они поспели вовремя, и работу он тогда написал отлично, лучше всех. Но как это было, сказать не может – не помнит. Ветер помнит, дождь, поле, черные круги под глазами матери, а школу, учителей, ребят – смутно, все какими-то урывками, пятнами, и не цветными, а серыми и блеклыми, будто подтверждающими этим незначительность таких воспоминаний. Вот и вся его начальная школа. Имени первой учительницы Егор тоже не помнил: оно было слишком сложным и быстро улетучилось из сознания. Первый класс застал его еще в Таджикистане, и единственное, что он вынес оттуда, – это ощущение постоянного удивления оттого, что одноклассникам тяжело давался русский, в то время как он сам – Егор – бойко лопотал по-таджикски.
Он и сейчас кое-что помнит: ласково пожимает жене руку и говорит улыбаясь:
– То боздид, сынок!
– Что? – Маша от удивления даже перестает следить за Мишкой, который уже шагает увереннее (его подхватила и повела за собой уверенная рука одиннадцатиклассника).
– В смысле удачи, всего наилучшего.
– Опять эти твои приколы. – Машин взгляд снова прикован к ребенку, а Егор усмехается: прикольного тогда в жизни на границе с Афганом было мало (это уж точно), но услужливая детская память постаралась по максимуму уберечь от неприятных видений. Кошмары Егора не посещают. А вот Миньку, теперь уже почти бегущего за выпускником к школе, он постарается запомнить. Это веселая картинка: впереди огромный букет, сзади пляшущий Человек-Паук, а между ними вихрастая голова на тоненькой шее с красными от волнения ушами. Наконец голова, букет и портфель исчезли за порогом школы. Ученики теперь непрерывным потоком плыли к зданию. В небо взмывали все новые связки шаров, из колонок пели о том, «чему учат в школе», а из микрофона лился торжественный голос директора, рассказывающий о достижениях каждого покидающего двор класса.
– Пойдем! – Егор потянул жену за рукав.
– Сейчас, погоди. – Маша вертела головой по сторонам, на ее лице застыла приветливая улыбка.
«Все ясно: ей необходимо, не откладывая дело в долгий ящик, познакомиться с парочкой таких же сумасшедших мамаш, вступить в родительский комитет и начать действовать во благо собственного ребенка. Ничего, работа не волк…» Егор сам удивился собственным мыслям, раньше он не позволял себе так рассуждать о работе, а теперь… теперь ему можно. Он ведь отключил мобильный. Ну, не совсем, конечно, просто звук вырубил, а вибрацию в кармане чувствовал уже раз пятнадцать. Но он же даже не собирается проверять, кто был таким настойчивым. Ну ладно, может, и собирается, но позже, а сейчас он намерен забыть о работе. Так что пусть и Маша оставит свои попытки ринуться в бой.
– Пойдем! – настойчиво повторил Егор. – Через два часа его забирать, тогда и перезнакомишься со всеми.
– Да куда идти-то?
– Ну, там в кафе, в кино. А хочешь, на выставку какую-нибудь сходим?
Взгляд жены был недоверчивым, слишком недоверчивым, и Егору стало неприятно, даже стыдно немного.
– Ты… ты серьезно? – Маша смотрела так, будто он сообщил ей о приглашении на Луну.
– Вполне.
– Конечно. Хорошо. Здорово. – Жена заволновалась, стала снова оглядываться по сторонам, будто боялась что-то забыть впопыхах, и Егор засмеялся, глядя на нее. От стыда не осталось и следа. Он снова чувствовал себя на коне: приятно доставлять людям удовольствие.
– Пошли уже, – и он начал прокладывать дорогу в толпе, крепко держа Машу за руку: – Извините. Разрешите. Прошу прощения.
– А куда, куда пойдем? – Маша теребила сзади рукав его пиджака.
– Да куда угодно, Мань. Хорошо, что ты наконец согласилась вырваться. Я слышал, в нашей галерее очень хорошая экспозиция. – Энтузиазм накрыл Егора с бешеной скоростью. В эйфории от внезапно свалившегося на него счастья он начал тараторить без умолку: – Ой, Машка, а в новой кондитерской такие пирожные вкусные. Я туда заезжал как-то.
«Черт! Сейчас спросит, почему домой не купил, и все пропало».
Но Маша спокойно шла сзади, не выпуская из рук пиджак мужа.
«Пронесло».
– Давай сходим, а? И Миньке купим. А еще в «Детский мир» можно, он давно новый поезд просит. Я соберу железную дорогу, хорошо? И поиграем вместе. Кстати, в кино ведь тоже куча премьер. Этот фантастический, помнишь? Ну, про космос что-то, я тебе говорил. Я бы хотел посмотреть. И комедия еще идет французская с Жаном Рено. Говорят, неплохая. А можно Мишку дождаться и втроем на мультик махнуть. Как тебе, а?
– Здорово. Но пошли уж лучше сейчас. Хорошо?
– Хорошо. – Егору с трудом удалось среагировать вовремя. Слишком много сторонних шумов, кроме собственного безостановочного стрекотания, дребезжало в его голове. В левом ухе звучала теперь песенка про улыбку, в правом – смешался весь остальной шум и гам школьного двора. И вдруг как гром среди ясного неб, долетел зычный голос директора:
– …цкая Маргарита Семеновна.
Егор резко остановился. Маша от неожиданности больно стукнулась носом о его спину и спросила с обидой: