Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса. Страница 65

– Ребенок, – выдавливает она из себя, заставляя женщину у дверного косяка очнуться. Та порывисто хватает Марту за руку и тащит в комнату, в Мартину комнату. Там ничего не изменилось. Только вместо пианино кроватка с младенцем. Женщина бережно достает завернутую в розовое одеялко кроху и прижимает к груди. Малышка тут же успокаивается:

– Это Марта, – представляет кроху женщина.

– Марта… – эхом повторяет Марта.

– Марта Черновицкая.

– Дочь? – Другого варианта на ум не приходит.

– Наверное, теперь внучка. Для дочки я старовата.

– Понятно. А кто ее мать?

– Ну, раз я бабка, то матерью, наверное, станешь ты.

– Я?!

– Больше некому.

Смятение, недоверие, острое желание услышать детали и просто поверить в реальность происходящего – вся гамма эмоций обрушивается на Марту с силой девятибалльного землетрясения. Все, с чем она пришла и что хотела сказать, потеряло смысл и остроту, все отодвинулось на второй план этим розовым комочком, что протягивала ей Ритуля. Марта взяла ребенка, и удивительным образом то лихорадочное волнение, которое преследовало ее последние полгода, которое чуть было и сегодня не заставило ее в последний миг передумать и убежать от подъезда, вдруг испарилось. Она больше не чувствовала ни напряжения, ни внутренней скованности, ни претензий к собственной судьбе. Все наконец было так, как должно было быть: она держала на руках ребенка, легонько покачивая, а ребенок кряхтел, и посапывал, и сладко улыбался во сне, чувствуя тепло материнских рук.

– Скоро проснется, – говорит Ритуля. – Надо еду приготовить. Пойдем на кухню!

На кухне Марта продолжает качать малышку и слушает историю ее появления. История длинная, но важен конец:

– Я когда конкурс смотрела, видела тебя, все время испытывала ощущение, что не сделала того, что должна была. Только никак не могла понять, что именно. А в последний день ты так уверенно пела о том, что «знаешь как», – у меня будто пелена с глаз спала. Я убила твоего ребенка, а другого спасла и теперь должна была о нем позаботиться.

– Но как? – шепотом спросила Марта. В ее голове не укладывалось, каким образом можно получить младенца в обход всевозможных инстанций.

– К нашему счастью, довольно легко. Сложно, конечно, представить, как такое можно провернуть в цивилизованном государстве. Но это в цивилизованном, а нам до такого еще шагать и шагать. Подписали с матерью Анжелики контракт, будто она является суррогатной матерью моего ребенка. У нее, конечно, и связи для этого нашлись, и деньги. В общем, по документам она рожала, а не Анжелика. Вот и весь сказ. Из школы, правда, уйти пришлось. Не хочу, чтобы знали, да и с ребенком сидеть надо. Много, правда, не насидишь на учительскую пенсию.

– Ничего. Теперь легче будет. У меня зарплата хорошая, а ты, если захочешь, учеников возьмешь. Ты разве сможешь не преподавать?

– А где? Где ты сейчас работаешь?

– Все там же. На конкурсе же говорили. В салоне красоты. Я косметолог.

На лице Ритули неподдельное расстройство:

– Я думала, после конкурса все изменится.

Марта улыбнулась, махнула рукой:

– Егор с женой периодически донимают меня «интересными» предложениями.

– И что же?

– Знаешь, мне просто нравится петь. Для себя. Это главное, а все остальное: шоу-бизнес, сцена, фанаты – мишура. Я снова сочиняю, снова пою, и больше мне ничего не надо. Мне сорок лет, и я хочу покоя. Натка теперь директор салона, под ее началом мне легко и комфортно. Я живу как живу и ничего не хочу менять.

– Придется, – Ритуля кивает на сопящий кулек.

– Да уж, – Марта задумчиво смотрит на кроху. Она пухленькая, а из-под чепчика выбивается белый пушистый локон. – На меня похожа, – говорит Марта и тут же спохватывается, добавляет: – На маленькую.

– А Париж? В Париже ты была?

– С тобой хотела поехать.

– Ой! – Ритуля откровенно расстраивается. – А как же?..

Но Марта снова беззаботно машет рукой:

– Да бог с ним, с Парижем. Подождет, никуда не денется. Потом поедем, втроем.

– Хорошо, – согласно кивает учительница, но вдруг снова расстраивается: – И все же ты могла бы стать великолепной певицей или пианисткой, в конце концов.

Кулек в руках Марты куксится и громко, требовательно плачет. По кухне разносятся чистые, высокие звуки. Опытное ухо мгновенно слышит задатки великолепного сопрано. Марта улыбается плачущей малышке и говорит:

– Вот кто будет певицей.

Ритуля вздыхает:

– Знаешь, я продала пианино.

– А я пианино купила, – хохочет Марта и обращается к дочери: – Ну, пойдем переоденемся и будем кушать. Певицам надо хорошо питаться, чтобы диафрагма работала.

Ребенка кормили еще трижды, на прогулку отправились в «Детский мир», где Марта-старшая скупила для младшей несметное количество товаров. Вечером ребенка купали и долго укачивали, напевая в два голоса колыбельные. Часы практически пробили полночь, а женщины так и не поговорили о главном. Марта хотела начать, но Ритуля не позволила. Молча принесла ей исписанные тетради.

…Да я скорее покончу с собой, чем позволю Марте связать судьбу с вашим сыном. Я должна была бы испытывать именно эти чувства, но не испытываю. Не могу объяснить почему. То ли вы меня убедили, подполковник, то ли время притупило горе и жажду мести, то ли я просто люблю Марту. И вашего мальчика тоже люблю. И хочу, чтобы они были счастливы. Пусть будут. А я давно уже поняла, что месть – чувство губительное и неконструктивное. Живите. Живите спокойно, Коваленко Михаил Егорыч, и Бог вам судья…

А потом Марта прочитала все. Она узнала историю своего усыновления, поняла, что тот ужасный аборт был желанием Ритули оградить ее от ранних родов, что могли, по мнению врачей, привести к нежелательным последствиям для психики девушки, а еще Марта нашла в дневнике фотографию. Со снимка ей улыбалась женщина из снов, женщина, которую она уже никогда не надеялась найти, женщина, которая существовала лишь в воображении, а теперь наконец стала явью. Марта нашла свою маму. Марта долго плакала, разглядывая изображение в сумрачном свете ночника, а потом открыла последнюю страницу тетради Ритули:

…Почему-то, когда уходят ученики, все озабочены мыслями о том, что они чувствуют, о чем они думают, как собираются строить свою жизнь. И мало кто задумывается о том, какие мысли в этот момент будоражат сознание учителя. Мысли на самом деле те же самые. Он тоже переживает за своих подопечных, тоже задается вопросом о том, как сложится их судьба, но есть и еще кое-что. Учитель смотрит им вслед и всегда знает, что, когда дети уйдут со школьного двора, кто-нибудь из них – не все, нет, и даже не многие, – но кто-то особенно важный, особенно близкий и родной обязательно вернется…

Марта отложила тетрадь, выключила ночник, убрала фотографию матери под подушку, положив на нее руку, и мгновенно провалилась в сон. Она спала крепко и безмятежно. Ее больше не беспокоили ни пианистка, ни маленькая девочка. Марта снова принадлежала самой себе. Ведь она сделала то, что должна была сделать: она вернулась.