У начала времен (сборник) - Янг Роберт Франклин. Страница 44

С тяжелыми чувствами она провела в музее остаток дня, и вечером, прежде чем уйти, попрощалась с поэтами. Она плакала, когда выскользнула через дверь с электронным запором на осеннюю сентябрьскую улицу, и плакала в аэротакси всю дорогу до самого дома. Собственная квартира казалась ей тесной и омерзительной, какой казалась ей несколько лет назад, до того, как поэтическое совершенство вошло в ее жизнь; и экран телевизора смотрел на нее из темноты, словно бледный и безжалостный глаз глубоководного монстра.

Она поужинала без всякого аппетита и рано легла спать. Лежа в пустой темноте, она вглядывалась сквозь окно в большую надпись, протянувшуюся поперек улицы. Эта огромная надпись подмигивала ей, передавая таким образом состоящее из двух частей сообщение. При первом включении там говорилось: ПОКУПАЙТЕ ТАБЛЕТКИ СОМИ. При втором: ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ. Долго сон не приходил к ней. И часть времени она была то леди из Шелота, облаченная в белоснежную мантию, проплывающая вниз по реке к Камелоту, то, затаив дыханье, скрывалась под поверхностью отведенного для купанья места, отчаянно надеясь, что соседские мальчишки, укравшие ее купальник, наконец–то устанут от собственного жестокого смеха и от собственных непристойных слов и уйдут, так что она сможет выбраться из холодной воды и забрать свою одежду. Наконец, после того как ей в шестой раз пришлось прятать свое пылающее лицо, они ушли, и она, спотыкаясь, посиневшая и дрожащая, выбралась на берег и с яростными усилиями постаралась вновь оказаться в привычном убежище своего синтетического платья. А затем она побежала, побежала неистово, назад, к деревне, и, однако, что было странным, она совсем и не бежала, а, наоборот, плыла, лежа в лодке, одетая в белоснежную мантию, плыла вниз по реке к Камелоту. «Как призрак, мерцающий мертвенно–бледным сияньем, меж замков высоких она проплывала безмолвно, стремясь в Камелот». И рыцари, и горожане — все вышли на пристань, как они делали всегда, и прочли ее имя на челне, и тут появился Ланселот, Ланселот или Альберт, потому что временами он был одним, а временами совсем другим, а в последнее время он был тем и другим. «У нее красивое лицо», заметил Ланселот–Альберт, и Эмили из Шелота отчетливо и ясно услышала его, даже, как ей казалось, будучи мертвой. «Бог милостив, леди из Шелота, он сохранит твое изящество…»

Команда грузчиков работала всю ночь, и зал Поэтов стал неузнаваем. Поэты исчезли, а на их месте стояли поблескивающие представители искусства двадцатого века. Там было нечто, называвшееся «Файердоум 8», как раз на том месте, где сидел Роберт Браунинг, мечтая о Э.Б.Б.,* а длинный низкий гладкий предмет с невероятным названием «Тандерберд» завладел местом, которое сделал священным Альфред, лорд Теннисон.

К ней подошел мистер Брендон, чьи глаза блестели не меньше, чем хромированный декор, который он так полюбил.

— Ну, мисс Мередит, так что вы думаете о вашей новой выставке?

Эмили едва не сказала ему правду. Но придержала всю накопившуюся горечь. Скандал мог кончиться для нее лишь полной потерей поэтов, а если она будет продолжать работать в музее, то, по крайней мере, будет знать, что они находятся рядом с ней.

— Она… она ослепляет, — сказала она.

— Это вам сейчас только кажется, что она ослепляет, но подождите, пока здесь не проведут свои работы оформители! — Мистер Брендон с трудом мог сдерживать свой энтузиазм. — Ну, я почти завидую вам, мисс Мередит. Вы станете обладательницей самой прекрасной выставки во всем музее!

— Да, думаю, что стану, — сказала Эмили. Она смущенно оглядела своих новых подопечных. И тут же спросила: — Мистер Брендон, почему они выкрашены в такие яркие безвкусные цвета?

Блеск в глазах мистера Брендона слегка ослаб.

— Я вижу, вы даже не открывали «Анализ хромированного декора в искусстве двадцатого века», — осуждающе заметил он. — Даже если вы хотя бы как следует рассмотрели суперобложку, то поняли бы, что цветовая композиция в американских автомобилях была неизбежно связана с возрастанием во внешней отделке роли хрома. Эти два фактора соединились, положив начало новой эре в искусстве оформления автомобиля, которая длилась более столетия.

— Они выглядят как пасхальные яйца, — сказала Эмили. — Неужели люди на самом деле ездили в них?

Глаза мистера Брендона вернули себе прежний оттенок, а появившийся было энтузиазм рухнул к его ногам, как проколотый автомобильный баллон.

— Почему же, конечно, они ездили в них! Мне кажется, что вы умышленно не хотите меня понять, мисс Мередит, и я не одобряю вашей позиции! — Он повернулся и ушел.

Эмили вовсе не собиралась конфликтовать с ним, и ей хотелось вернуть его и извиниться. Но даже под угрозой смерти она не смогла бы сделать этого. Замена Теннисона на «Тандерберд» ожесточила ее гораздо сильнее, чем она думала.

Она провела тяжелое утро, с безнадежностью наблюдая за оформителями, когда те явились обновлять зал. Постепенно пастельные стены обрели более яркие оттенки, а узкие вытянутые в высоту окна скрылись за подъемными хромированными жалюзи. Система рассеянного света была убрана, а вместо этого к потолку были подвешены яркие лампы дневного света; паркетный пол был безжалостно покрыт синтетической плиткой. К середине дня зал обрел некоторые черты гигантского туалета. Чего еще не хватало, как подумалось Эмили, так это выстроенных в ряд хромированных унитазов.

Ей захотелось узнать, достаточно ли удобно поэтам в их упаковках, и поэтому после ленча она поднялась по ступеням в верхнее хранилище, чтобы выяснить это. Но на большом пыльном чердаке не оказалось никаких упакованных поэтов; она не нашла ничего, чего бы там не было раньше: лишь одни устаревшие реликвии, скопившиеся за долгие годы. Тут в голову ее закралось подозрение. Она торопливо сбежала по ступеням вновь в помещение музея и разыскала мистера Брендона.

— Так где же поэты? — требовательно спросила она, застав его дающим указания по расположению очередного автомобиля.

Вина мистера Брендона столь же явно проступала на его лице, как ржавое пятно на хромированном бампере, перед которым он стоял.

— В самом деле, мисс Мередит, — начал он, — не кажется ли вам, что вы несколько не…

— Где они? — повторила Эмили.

— Мы… мы поместили их в подвал. — Лицо мистера Брендона было почти таким же красным, как кроваво–красный цвет автомобильного крыла, которое он только что разглядывал.

— Почему?

— Послушайте, мисс Мередит, вы занимаете неправильную позицию по отношению к происходящему. Вы…

— Почему вы поместили их в подвал?

— Боюсь, что в наших планах появились некоторые изменения. — Казалось, что мистер Брендон был полностью поглощен созерцанием рисунка синтетической плитки у собственных ног. — Учитывая тот факт, что общая апатия публики к поэтическому вероятнее всего будет очень долгой, и принимая во внимание, что сегодняшнее новое оформление зала опустошает наши финансы гораздо больше, чем мы ожидали, мы…

— Вы собираетесь продать их на лом! — Лицо Эмили побелело. Слезы ярости сливающимися ручьями побежали по ее щекам. — Я вас ненавижу! — закричала она. — Я ненавижу вас и ненавижу дирекцию. Вы все как вороны. Если вдруг что–то блеснет, вы тут же хватаете это и прячете в своем старом музейном гнезде, выбрасывая при этом все по–настоящему хорошие вещи, чтобы освободить место. Я ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!

— Ну пожалуйста, мисс Мередит, попытайтесь быть реалистом… — Мистер Брендон запнулся, когда обнаружил, что разговаривает с пустым местом. Все, что осталось от Эмили, так это шквал быстрых шагов и четкие контуры платья далеко за рядом машин. И мистер Брендон пожал плечами. Но это движение было вполне осознанным, а отнюдь не случайным. Он продолжал думать о том времени, когда, много лет назад, худая девушка с большими, почти безумными глазами и застенчивой улыбкой подошла к нему в зале Электрических Устройств и спросила его о работе. А он подумал о том, как он был расчетлив, только теперь слово «расчетлив» казалось ему не вполне уместным, в том, что сделал ее помощником куратора, чья должность была по сути лишь пустым названием, так что ее никто не захотел бы занять из–за того, что разряд ее был ниже средней заработной платы, и в том, что навязал ей зал Поэтов, с тем чтобы сам мог проводить свое время в более приятном окружении. И еще он припомнил необъяснимую перемену, произошедшую с ней в последующие годы, как безумное выражение постепенно улетучилось из ее глаз, как убыстрился ее шаг, как начала светлеть ее улыбка, особенно поутру.