Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 11

— Молодец, Веретеля! — похвалил я его на следующий день, а на остальных посмотрел с искренним презрением.

Чего только они не делали, чтобы я и их похлопал по плечу! Столько соли было насыпано на хуй учителям, что у многих залупы пооблезали. А уж про Раису Максимовну и говорить нечего — последние волосины с пизды обсыпались. За копейку медную заебали бедную.

Первым на мировую со мной пошел физрук. Как и положено неудачнику (удачливые спортсмены в учителя не попадают), он пил по-черному и, соответственно, имел напряги с начальством и женой, поэтому лишние хлопоты с учениками ему были ни к чему. Впрочем, удачливый спортсмен — то же довольно неясное выражение. Разве можно назвать удачливым человека, у которого к тридцати годам светлое будущее уже позади?! Физрук пригласил меня к себе в кабинет, набитый мячами, непарными кедами и спортивными трусами всех цветов и размеров.

— Ты, я вижу, спортсмен, не то, что эти хлюпики. Спортсмены всегда друг за друга! — он потряс в воздухе кулаком. — Будешь моим заместителем во время урока. Если козел какой-нибудь будет выделываться, наказывай от моего имени. Только чтоб без следов. Договорились?

— Договорились.

Он облизал губы и посмотрел на шкаф, в котором стояли кубки. Все ученики знали, что в одном из кубков запрятан шкалик водки, к которому учитель время от времени прикладывается. Физрук решил, что я еще слишком молод, и сказал:

— Ну, иди, я на тебя надеюсь.

Его надежды оправдались. Класса с восьмого мы иногда будем вместе выпивать, а после первой ходки я случайно встречусь с ним и обыграю в карты до трусов. Шмотки, часы и обручальное кольцо верну, на выигранные деньги куплю водки, и мы пойдем к нему в гости. Жена у него красивая и выглядит моложе своих лет, но с написанным крупными буквами на лице диагнозом «хронический недоеб». Может, потому и сохранилась так хорошо: ебля старит. Я отдеру ее по высшей категории в трех метрах от храпящего мужа. После этого при каждой встрече физрук передавал мне привет от жены и зазывал в гости. Я иногда заскакивал, поил мужа, ебал жену — и все трое были счастливы.

Вскоре на поклон ко мне пришли остальные преподаватели. И я воздавал: одним — простить и алтын на водку жаловать, другим — на конюшню и выпороть. Дольше всех мытарил Раису Максимовну. За что попала под раздачу? У нее пизда лохмаче. Вот я и причесал малехо.

В один прекрасный день она оставила меня после уроков на разговор.

— Овчинникова (староста класса) не справляется со своими обязанностями! — гневно сообщила мартышка. — Я думаю, у тебя получится, тебя и так все слушаются, — тут она скривилась, будто в говно вступила.

Могла бы и не кривить харю: сколько вороне не летать, все равно говно клевать.

— Не справлюсь.

— Я тебе помогу.

— У меня еще тренировки, и так уроки еле успеваю делать.

— Насчет оценок не беспокойся, — сдала мартышка всю педагогику разом.

— Мне не оценки, а знания нужны, — гордо заявил я. В общем, выебывался, как хотел.

Она потупила глаза, как старая дева при виде ссущего мужика, и жалобно молвила:

— Помоги мне, прошу тебя.

Тринадцатилетний школьник опустил сорокалетнего учителя — вот она власть, вкус ее свежей крови. Кто хоть раз попробовал, будет рваться к ней всю жизнь.

— Ладно, помогу, — нехотя бросил я.

— Только пообещай, что в классе всегда будет порядок, — потребовала Раиса Максимовна.

Шустра: дай залупу лизнуть — хуй с яйцами заглотнет.

— Это не смешно. Сами будьте старостой, — я решительно двинулся к двери.

— Подожди, ты не правильно меня понял! Твой авторитет, как старосты, ты должен… ты можешь… я прошу тебя…

— Хорошо, попробую, — прервал я ее невразумительное бормотание.

— У тебя получится, я верю, — лепетала она, — ты далеко пойдешь.

Далеко — эт-точно! К концу учебного года я стал комсоргом класса и членом комитета школы, на следующий год — комсоргом школы, а в десятом классе — членом комитета райкома комсомола. В университет на исторический — факультет партийных работников — я был принят практически без экзаменов и сразу избран комсоргом курса и членом комитета. Если бы и дальше шагал такими темпами, то годам к тридцати был бы членом Политбюро ЦК КПСС. Однако судьба моя знала, что коммунизм — это ненадолго, и я пошел далеко, но… по этапу.

Как бы ты ни нравился бабе, она должна проверить тебя на подругах. Захотела хоть одна увести тебя, значит, действительно нравишься. Бабе не нужно то, что без надобности другой. Это у них от большого ума, наверное. Поэтому я первым делом начинаю подбивать клинья под подругу. Даже если я ей на хуй не нужен, все равно построит глазки в ответ. Моя же телка замычит на нас обиженно, оценит меня по достоинству и сделает то, о чем давно мечтала — боднет соперницу. Самые липкие гадости о бабах говорят их лучшие подруги.

— Представляешь, мама до сих пор заставляет ее мыть уши по утрам. Она по флакону духов выливает на шею, чтобы не слышно было, как они воняют, — в противовес паре моих комплиментов сообщила Ира о своей лучшей подруге Гале Федоровской, той самой худющей сучке.

Мы сидели в том же ресторане, за тем же столиком, за которым мажорные детки накачивались вчера и многие предыдущие дни. Компания приняла меня с ленивым любопытством, без особой радости или раздражения. Свиноухий Петя и рыжий Гена сунули, знакомясь, вялые ладони, а третий — очкарик с заплывшими глазами по имени Степан — даванул сильнее, чем я ожидал. Глаза его настолько затерялись в складках жира, что создавалось впечатление, будто очки служат увеличительными стеклами для собеседников, чтобы могли рассмотреть его гляделки. Галя при ближнем рассмотрении оказалась еще худее. У меня хуй толще, чем у нее ноги. Верхняя губа клювиком, значит, кто-то из предков молдаванин, а нижняя при разговоре раскатывается и как бы западает в рот. Она подкрасила их, увеличив вдвое, и это очень заметно. Какие у нее уши — не разглядел, потому что были спрятаны под волосами. Если они у нее такие же тонкие, как губы, то и я бы их не мыл, боялся дотронуться — вдруг отвалятся?! Каждый из этой компании привык пупом земли считать себя, других замечали изредка, от скуки. Немного интереснее стал я для них после того, как сделал заказ. Рыжий замолк минуты на две, свиноухий поплямкал губами, точно попробовал на вкус сумму заказа, а очкарик посмотрел подозрительно. Не удивлюсь, если узнаю, что его папаша был прокурором области. Степан переводит взгляд на Иру и немного успокаивается: если я чухну, не рассчитавшись, будет с кого спросить. Не трудно догадаться, что он давно имеет на нее виды, но еще легче — что рыбку он удит, а есть хуй будет. Ира смотрит в его сторону так, будто там пустое место.

Закончив интересоваться мной, Петя и Гриша заговорили о каком-то хачике, который перестал их поить. Рыжий защищал его, видимо, собирался и сам стряхнуть корешей с хвоста. Он подлил Гале шампанского и ляпнул то, что считал комплиментом. Она скривила физиономию и залила обиду вином. Ее мизинец с перламутровым маникюром был манерно оттопырен и, пока пила, как бы указывал на меня: хочу это! Хотеть не вредно. Когда-нибудь на досуге я ее выебу, чтобы нарисовать еще одну звездочку на фюзеляже.

— Мы до твоего прихода говорили о Борхесе, — манерно оттопырив последнее слово, поставила меня в известность Федоровская. — Как ты к нему относишься?

Решила опустить меня. А хуй тебе в рот за такой анекдот! Я морщу лоб, изображая скрипучую работу единственной извилины, и когда Ира решает встать на мою защиты, произношу небрежным тоном профессора, заебанного студентами-двоечниками:

— Восхищен. Ловкий мошенник. Умудрился отгрести все, что можно, не за гениальные творения, а за грандиозные замыслы.

У Гали от удивления запала в рот и верхняя губа.