Чижик – пыжик - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 66
Динамитчик оказался низкорослым и узкорылым. Взгляд — из-под длинного чуба, злобно-настороженный, как у подростка, прихваченного за хулиганство. Его посадили на старый светло-коричневый стул посреди кухни. Все время дергался, ерзал, шевеля ягодицами, будто замысловато подмахивал. Мой миленок окосел, вместо стула на хуй сел. Стул скрипел, озвучивая кайфование.
Когда высунули кляп изо рта, Осокин поводил челюстью, разминая, и попер буром:
— Где ордер? Не имеете права!
— Какой ордер? — спросил я. — Ты что, пидор, не понял, с кем имеешь дело?
Он посмотрел на меня повнимательнее — и даже ерзать перестал. Милиция — дело привычное, отобьется, а у бандитов разговор короткий, из двух точек, вторая — контрольная. Он бросил косяк на коробку из-под обуви.
— Для меня готовил? — поинтересовался я, подходя к окну.
На губах Осокина появилась самурайская улыбка. Я не стал прикасаться к коробке — и пизда раз в год стреляет. Пусть динамитное харакири делает без меня.
— Кто тебя зарядил? — начал я допрос, вернувшись к Динамитчику.
Два «витязя» стояли с боков от него, один — сзади. Михалевский вышел из дома. Наверное, пробивает местных жителей на любопытство.
Осокин молчал. И зря. Я повторил вопрос, а потом оправдал ожидания «витязя», стоявшего позади Динамитчика, — врезал в лобешник. В пасть бить не стал: зубы и него острые, легко руку разбить, а такие раны гниют, долго заживают. Осокин не долетел до пола, был вовремя подхвачен и возвращен в прежнее положение. Не удержался, начал валиться вправо. Его придерживали, пока очухивался. Из-под длинного чуба на узкую харю потекла кровь. Видимо, шкура лопнула. Оклемавшись, Динамитчик вытер ебло, увидел кровь и жутко побледнел.
— Кровь, — жалобно произнес он и показал ее мне.
Такое впечатление, что мы, два пацаненка, договорились драться до первой крови, я выиграл и больше бить не имею права.
— Кто? — повторил я и сделал движение, будто хочу врезать с левой.
— Не знаю! — жалостливо и в то же время сердито крикнул он.
— Как это не знаешь?! — давил я.
— Кто тебе давал деньги? — задал вопрос «витязь», стоявший сзади.
Динамитчик вывернул к нему голову, ответил:
— Бандит. Как зовут — не знаю.
— Особые приметы есть?
— Что-что? — не понял Осокин.
— Чем он отличается от других людей? — сформулировал я попонятней.
Он повернулся ко мне, приложил руку ко лбу, чтобы кровь не текла.
— Здоровый. Как ты.
Мусора в подобных случаях шутят: особые приметы — усы, борода и дырка в жопе. Ничего, время и желание у нас есть, будем толковать до тех пор, пока не вывернем заказчика на лицо.
— Татуировки у него есть? — продолжил допрос, вернувшийся Михалевский.
— Есть. Много.
— Какие?
— Разные. Не помню. Во — перстни на обоих руках.
— Что на них изображено?
— Не помню.
— Хоть на что похоже?
Осокин пожал плечами.
— На динамит похоже? — стебанулся я.
— Нет, — ответил он уверенно и даже улыбнулся, но не очень весело.
— На каждом перстне есть рисунок. Попробуй нарисовать, — предложил стоявший справа «витязь» и протянул Осокину записную книжку и ручку.
Динамитчик взял их, повертел и произнес:
— Нет, не помню.
— А машина у него есть? — спросил я. Изобретатели неравнодушны к любой технике.
— Есть! — радостно подтвердил Осокин. — «БМВ», новая, дорогая. Он самый главный.
На «БМВ» из самых главных ездил Вэка. Мы переглянулись с Михалевским. Он пожал плечами: мол, тоже верил, что в жизни есть святое, но пришлось убедиться в обратном.
— Давай книжку и ручку, — потребовал «витязь», поняв, что допрос окончен.
Осокин отдал. Какое-то еще время посмотрев на «витязя», вдруг выпалил:
— Зуб у него, вроде этот, — показал на своих, — вставной, только железный.
«Витязь» улыбнулся, показав два золотых. Да, будь у него все целы, я бы совершил непоправимую ошибку.
— Лось? — высказал догадку Михалевский.
Оно, трепло хвастливое.
— По поручению Деркача, — добавил я, облегченно вздохнув: теперь не надо ломать голову над переделкой мировоззрения.
— А может, сам? — предположил Михалевский, как бы оправдываясь за поспешность в обвинении Вэки.
— Проверим, — сказал я.
Динамитчик смотрел на нас из-под прислоненной ко лбу ладони. Дурнота прошла. Ебаный карась подслушивал с искренним детским любопытством.
Михалевский показал на него глазами: что будем делать?
— Пусть живет, — сказал я, придумав, как использую его. — Чтоб в Толстожопинске месяц не появлялся, понял?
— Да, — согласился он.
— Ничего там не забыл? Может, что-нибудь надо взять? — подтолкнул его в нужном направлении.
— Надо.
— Разрешаю съездить на один день. Завтра. Утром приехал, взял, что надо, и сразу сюда. Никому не звонить.
— А я не знаю его телефон. Он сказал, что сам ко мне придет.
— Когда убьешь меня?
— Ага, — честно признался Осокин.
— И сколько тебе заплатили?
— Пять тысяч, — ответил он и уточнил: — Долларов.
Я чуть не выматерился от обиды: за неполный год подешевел на три штуки.
— И все деньги сразу отдали?
— Пятьсот. Остальные потом.
Ой, бля! Подешевел быстрей рубля! Тому, кто потом хлопнул бы Динамитчика, заплатили бы больше.
Михалевский, улыбаясь, переглянулся со своими подчиненными.
— Уходим, — скомандовал я.
— Коробку заберем? — спросил Михалевский.
— Обязательно, — ответил я и спросил у Осокина: — Профессор, она не ебнет?
— В часах батарейки нет.
— Для меня приготовил?
Он кивнул.
Уже в дверях я напомнил:
— Ты понял — завтра утром и опять сюда? На месяц. Иначе сам знаешь, что будет.
— Понял, — подтвердил он, жадным взглядом провожая коробку из-под обуви.
Обратно пошли через деревню. У встречной бабки, которая в огромных резиновых сапогах шкандыбала нам навстречу, узнали расписание автобуса. Ходил всего один в девять утра, час дня и шесть вечера. Коробку выкинули с моста в реку.
— Сдай его мусорам, — приказал я Михалевскому, когда ехали в машине. — Скажи, что завтра утром придет домой, пусть берут.
— Понятно.
— Организуй возле дома наблюдение, — продолжил я. — Сейчас в «Светке», если Деркач или Лось там, — я поймал его взгляд и добавил, улыбнувшись, — и Вэка, скажу, что нашли исполнителя, завтра утром будем брать. Посмотрим, кто притопает, кроме мусоров.
— Умно, — похвалил Михалевский.
Я высадил его возле «Витязя», а сам покатил в «Светку». Машину поставил на охраняемую стоянку на заднем дворе. Теперь два пенсионера через день охраняли наши тачки, получая деньгами и по бутылке водки после дежурства. Последнее им нравилось больше, ведь деньги обесценивались слишком быстро.
В зале были все трое подозреваемых. Вэка сидел со Снегирем на одном конце, Деркач и Лось — на другом. Я поздоровался со всеми. Странное ощущение — прикасаться к людям, которые пытаются убить тебя и которых ты собираешься убить. Я постарался, чтобы голова и сердце были пусты. Деркач, как и многие подслеповатые, обладал развитой интуицией.
Я сел за стол, налил себе конины.
— Где пропадал? — спросил Вэка.
— Охотился на подрывника, — ответил я громко, чтобы все слышали, выпил и закусил долькой подсахаренного лимона.
— Ну и как?
— Завтра узнаем. Он прятался где-то за городом. Сегодня позвонил мамаше, что деньги кончились, завтра утром придет.
И Вэка, и Деркач, и Лось вели себя нормально.
— Кто такой? — спросил Снегирь.
— Чмо левое. Возьмем, посмотрите.
— А заказал кто? — допытывался Снегирь.
— Он и расскажет, — ответил я и налил себе еще рюмку. — Давайте о чем-нибудь веселом.
Ребята, давайте ебаться, а через пять минут меняться. О том и пошел разговор. На пьянке болтают о работе или ебле, на работе — о пьянке или ебле, а вот на ебле — только о ней, родимой.