Шелковый шнурок(изд1985) - Малик Владимир Кириллович. Страница 20

Арсен порылся в нем. Действительно, там были какие-то записки. Одни — на латинском языке, другие — на французском. Однако на секретные письма это не было похоже.

— А тут что? — Спыхальский запустил руку французу за пазуху и вытащил кошелёк.

— О святая Мария! — воскликнул француз. — Там деньги! Пусть пан убедится, ей-богу, не вру!

Спыхальский заглянул в кошелёк — там и вправду блестело золото. Он перекинул кошелёк из правой руки в левую, зажал его в ладони и с ещё большим азартом стал шарить по карманам и за пазухой француза.

Посланец попытался сопротивляться. Тогда пан Мартын, зло встопорщив усы, схватил его за горло и слегка прижал.

— Что, пан щекотки боится? Не бойся — не девица!

Где-то глубоко под шубой его пальцы вдруг нащупали тугой бумажный свёрток. Пан Мартын вытащил его и ткнул французу под нос:

— Это что?.. Тоже деньги?

Француз дёрнулся, замотал головой и бессмысленно вытаращил глаза.

Спыхальский протянул находку Арсену.

— Ну-ка, глянь, брат, не это ли мы ищем?

И тут посланец сполз с саней и упал на колени:

— То, то, панове… Это письма посланника и пана Морштына… Но я ни в чем не виноват! Не убивайте меня! Умоляю вас… Видите, я сам сознался…

— Как же — сам!.. — с издёвкой произнёс пан Мартын.

Арсен развернул свёрток. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это письма де Бетюна королю Людовику и сенатора Морштына — секретарю министерства Кольеру, написанные по-латыни.

— Все, пан Мартын, можем отправляться назад.

Спыхальский взял перепуганного француза за шиворот.

— Что с ним делать? Может, стукнуть хорошенько по дурной башке, чтоб богу душу отдал?

— Не нужно, Панове! Не убивайте! — взмолился француз.

Арсен, немного подумав, сказал:

— Пускай себе едет, пан Мартын! Не будем брать грех на душу.

Спыхальский отпустил. Француз поднялся на ноги, стал рассыпаться в горячих благодарностях. Потом вдруг напыжился и спросил:

— А деньги?

— Какие деньги?

— Мои… Те, что у пана в руке! Как я без них доберусь до Парижа?

Спыхальский с нескрываемым сожалением подбросил в руке увесистый кошелёк. Видно было, что ему никак не хотелось с ним расставаться. Лицо его стало багроветь.

— Ах ты, пся крев! Вместо благодарности ты ещё и деньги вымогаешь? Мало тебе, что жив остался, бездельник!

— Отдай, пан Мартын! Мы не воры! — поморщился Арсен, а французу сказал строго: — Мы даруем пану жизнь и даём возможность выехать из нашей страны. Пускай только пан не мешкает и не вздумает вернуться в Варшаву, чтоб уведомить де Бетюна о том, что случилось… Если пан так сделает, тогда пусть на себя пеняет! Счастливого пути пану!

— Мерси, — обрадованно пробормотал француз, пряча кошелёк в карман.

8

Январский день, в который королю предстояло выступить на всеобщем сейме, выдался морозным. С Вислы наползал холодный туман, укрывая Варшаву седой пеленой.

На площади перед зданием сейма, в боковых улицах и глухих переулках стояли кареты и сани магнатов. Фыркали, хрупая сеном и овсом, лошади. Слонялись замёрзшие пахолки и кучера.

К парадным дверям сейма торопились припорошенные снежком и густо покрытые инеем запоздавшие послы [45].

Звенигора и Спыхальский быстро пробрались к левому крылу дворца и трижды постучали, как им было сказано, в малозаметную маленькую дверь.

Их ждали. Дверь тут же открылась — и на пороге возник со своей неизменной улыбкой секретарь короля.

— Пожалуйста, панове! — сказал он после приветствия. — Поторопитесь. Пан круль ждёт вас с нетерпением.

Таленти повёл их полутёмными переходами в глубину просторного дворца. Арсен и пан Мартын едва поспевали за ним. Наконец, где-то на втором этаже, секретарь остановился, пропуская их в высокие двери.

— Прошу сюда, панове! — Сам он остался в коридоре.

Друзья сделали несколько шагов вперёд и оказались в королевских покоях, обставленных белыми шкафами с книгами. На стенах висели картины. А ниже, под ними, — щиты, сабли, мечи и другое оружие.

Ян Собеский, в парчовом малиновом кунтуше, подпоясанный тонким цветным поясом, с богато инкрустированной саблей на боку, стоял у окна и сквозь полузамёрзшие стекла смотрел на заснеженную Варшаву. Услыхав скрип двери, король резко повернулся и быстро, насколько позволяла ему полнота, пошёл к шляхтичам, вытянувшимся у порога.

— Наконец-то! День добрый, панове! Я уже перестал надеяться, что вы прибудете вовремя… Ну как — успешно?

— Да, ясновельможный пане круль! — Спыхальский выпятил грудь и не сводил взгляда с Собеского. — Мы с панам Комарницким перехватили курьера французского посланника де Бетюна к королю Людовику и привезли его письма, а также письма главного казначея Морштына секретарю министерства в Париже пану Кольеру. Добыли и последнее письмо сенатора, которое он не успел передать французскому посланнику…

Лицо Собеского вспыхнуло радостью.

— Давайте их сюда!

Спыхальский достал из-за пазухи два свёртка и с поклоном протянул королю.

— Вот они, ваша ясновельможность!

Собеский поспешно развернул пакет, разложил на столе желтоватые, густо исписанные листы бумаги я впился в них прищуренными глазами, забыв сейчас и про сейм, и про шляхтичей, стоящих за спиной. Только по тому, как потирал король руки и шевелил усами, можно было догадаться, насколько он рад.

Не отрываясь от письма, спросил:

— Вы это читали?

— Да, — тихо ответил Спыхальский, не осмеливаясь соврать королю.

— Но здесь же написано по-французски и по-латыни!

— Пан Комарницкий, прошу прощения у пана круля, знает латынь так же хорошо, как я польский…

Собеский ничего на это не ответил. Дочитав до конца, порывисто прошёлся по пышному ковру, решительно рассёк рукою воздух, остановился перед Спыхальским и Арсеном.

— Благодарю, панове! Это поможет мне сейчас выиграть битву с внутренними врагами Речи Посполитой, а потом, верю, — и с турками… С этими письмами я могу смело идти в сейм. Карта пана Морштына и его французских друзей будет бита! В этом я ничуть не сомневаюсь. Ещё раз благодарю вас, панове!

— Если ясновельможный пан круль так добр, то пусть он позволит нам побывать на сейме, — поклонился Спыхальский.

— Хорошо. Мой секретарь проводит вас. Я ему скажу.

Король торопливо сложил письма в зеленую сафьяновую папку и направился к дверям. В эту минуту, судя по выражению лица, ничто на свете его не интересовало, кроме одного — как положить на лопатки ненавистную ему французскую партию в сейме. Однако, проходя мимо секретаря, он на ходу бросил ему несколько слов, и тот подал Арсену со Спыхальским знак следовать за ним.

Большой зал, где заседал сейм, был полон до отказа. Друзья остановились возле окна, между колоннами.

Внезапно послышались рукоплескания: в зал вошёл Ян Собеский в сопровождении маршалка [46] сейма.

После горячих, бурных речей, острых споров между сторонниками австрийской и французской партий на сеймиках и в первые дни всеобщего сейма, заканчивавшихся едва ли не вооружёнными стычками, все ждали, что скажет король.

Аплодисменты стихли, наступила тишина. Но ощущалось, что эта тишина перед бурей. Все видели, как группировались и пробирались вперёд заговорщики — главный казначей Морштын, братья Сапеги, коронный гетман Яблоновский и те, кто их поддерживал. Становилось очевидным, что они готовятся дать решительный бой Собескому. И если бы им повезло и за французской партией пошло большинство, это могло означать не только то, что Речь Посполита не поддержит Австрию в войне с Портой, но и то, что нынешний король, вероятно, потеряет корону. Не случайно в последнее время поползли слухи, что французская партия прочит на престол Станислава Яблоновского. Не случайно и сам коронный гетман сегодня, как и в предыдущие дни заседания сейма, был необычайно предупредителен со всеми, здоровался за руку и с крупными магнатами, и с теми, кого раньше вовсе не замечал.