Шелковый шнурок(изд1985) - Малик Владимир Кириллович. Страница 42

Подъехал герцог Лотарингский, спрыгнул с коня, обеспокоенно спросил:

— Вы ранены, ваше величество?

Собеский вытер пот со лба.

— Благодаря этим рыцарям, — он указал на Арсена и Спыхальского, — не ранен и не убит. Но в сердце моем рана — жжёт мою совесть…

— Отчего же?

— Сознаюсь — гордыня овладела мной, захотелось мне победить Кара-Магомета без вас. Для славы только своего войска… И вот за это — наказан. Совесть мучит за напрасные потери, и стыд — за позорное бегство!

Глаза Собеского как туманом заволокло.

— Ну, разве стоит так волноваться и переживать, ваше величество! — воскликнул поражённый чувствительностью короля герцог. — На войне всегда кто-то побеждает, а кто-то терпит поражение.

— Вот-вот… Но я теперь вместе с вами отомщу им! Об этом следует сейчас же подумать. Общими силами сбросим турок в Дунай! Отплатим за кровь нашу и за позор… Где командиры? Собирайте войско! — Он тяжело поднялся с земли и, заметив, что все ещё держит в руке обнажённую саблю, засунул её в ножны. — Коня мне!

2

Штурм Паркана начался после сильного пушечного обстрела. На этот раз Собеский не посмел пренебречь военной наукой и выстроил войска в три линии по всем правилам. Чтобы не было упрёков, что кому-то из союзников достался более лёгкий участок, поставил их вперемежку.

Мартын Спыхальский как связной короля остался с фастовцами Семена Палия. Вместе со своими испытанными друзьями — Арсеном Звенигорой и Иваником — он находился в первой линии. Слева от них залегла польская пехота, а справа — баварские ландскнехты.

Ожидая приказа идти в атаку, Спыхальский не чувствовал страха. Почему-то вспоминались позавчерашний штурм и вчерашние препирательства в польско-украинском войске.

Далёкая и тяжёлая дорога, которую преодолели поляки и казаки, битва под Веной, преследование турок и непрерывные стычки с ними утомили воинов. А тут ещё откровенно пренебрежительное отношение Леопольда. Да и при разделе трофеев им почти ничего не досталось. Зато убитых, раненых и больных было больше, чем у австрийцев и немцев. Это озлобило людей… Поэтому после отступления из-под Паркана сначала глухо, а потом все громче заговорили о возвращении домой.

— Половина нашего брата лежит либо в земле, либо в госпиталях, и за это император нам — ничем и ничего!

— У него поживишься! От турка драпанул аж в Баварию, а как добычу делить — так себе отвалил три миллиона гульденов, забрал всю артиллерию, обозы, лучшее оружие, нам же — янычарские лохмотья!

О том, что Собескому перепало два миллиона, молчали — боялись.

Подлил масла в огонь Станислав Яблоновский.

— Панове, — заявил он на совете старшин, — мы свой долг по договору перед Леопольдом выполнили. Кара-Мустафу разбили и сняли осаду с Вены. Турки покинули тёрриторию Австрии… А что же Леопольд? Он оскорбил нашего короля и всех нас, по сути, отказавшись выдать замуж за королевича Якова свою дочку. Пани королева пишет из Кракова, чтобы мы возвращались домой!

— Домой! Домой! — загудело вельможное панство.

Лишь король был против. И так и сяк доказывал, что Кара-Мустафа разбит не до конца, что лучшего случая разгромить турок наголову больше не будет, что султан соберет новое войско, и тогда…

Его и слушать не хотели.

Наконец Собеский сдался.

— Ладно, Панове! Если настаиваете… Но не можем же мы бросить на произвол судьбы Карла Лотарингского! Это было бы не по-рыцарски! Вчера он выручил нас, а завтра мы поможем ему. Захватим Паркан и Гран — и я поведу вас домой. Никак не раньше! Пусть я останусь один, а боевой дружбы не нарушу.

Эти слова подействовали и на старшин, и на воинов. Войско целый день готовилось к предстоящему штурму…

И вот заиграли сурмы. Союзники пошли в атаку.

Воспоминания мигом вылетели из головы Спыхальского. Покрепче сжав в одной руке саблю, в другой — пистолет, он вместе с Арсеном, Иваником, Метелицей, Секачом, Шевчиком и другими казаками вскочил с земли и побежал к вражеским шанцам, опоясывающим предместье.

Навстречу им ударила турецкая артиллерия. Прогремел залп из янычарок [86]. А когда подбежали ближе — посыпался рой стрел. Упали убитые и раненые.

Нападающих это не остановило. Как вихрь ворвались они во вражеские шанцы, смяли передние ряды янычар и спахиев.

Палий разил саблей направо и налево.

— Хлопцы! Сильней навались! — гремел его голос.

Арсен рубился молча, сжав зубы. Звонко покрикивал Иваник, смело набрасываясь на врагов. Глухо, как дровосёк, хекал Метелица…

Люто бились казаки и зорко следили, не грозит ли кому из друзей опасность. Как только замечали, что кто-нибудь попал в тяжёлое положение, сразу же шли на выручку.

Но войн без жертв не бывает.

Когда выбили турок из первой линии шанцев и пошли на штурм второй, вперёд вырвался Секач. Ему оставалось несколько шагов до земляного бруствера, за которым испуганно суетились янычары, как вдруг он будто споткнулся, схватился левой рукой за сердце и, охнув, со всего размаха рухнул на землю.

— Брат! Что с тобой? — нагнулся над ним Арсен.

Секач молчал. Губы крепко сжаты, синие глаза, которые так нравились девчатам, смотрят безжизненно. Пуля попала прямо в сердце.

Арсен пальцами прикрыл ему веки и кинулся догонять товарищей.

Янычары и спахии со всех ног бежали к мосту через Дунай. Здесь был сущий ад. Кара-Магомет, раненный в руку, пытался наладить оборону предмостья, чтобы дать возможность основной массе войск переправиться на другой берег. Ему удалось собрать тысячи две воинов — они стреляли из янычарок, пистолетов, луков. По наступающим били пушки из крепости, но ядра не долетали до них и не причиняли никакого вреда.

Собеский руководил боем с холма. Оценив обстановку, он бросил в атаку вдоль берега гусарский полк — отрезать обороняющихся янычар от моста. Завязалась кровавая схватка.

По приказу Карла Лотарингского подтянули батарею, и, когда шаткий наплавной мост заполнился обезумевшими от страха турецкими воинами, пушкари ударили залпом по живой ниточке, движущейся к противоположному берегу реки.

Одно из ядер разнесло в щепки чёлн, перебило натяжные канаты. Мост в месте разрыва начал расходиться и от тяжести множества людей погружаться в воду.

Крики отчаяния, ужаса раздались над широким Дунаём.

Сколько мог видеть глаз — в волнах с мольбой, руганью и проклятиями барахтались те, кто несколько минут назад, шагая по зыбкой переправе, радовался своему спасению. Сейчас они один за другим шли на дно…

— Сгиньте до дзябла! — гремел с берега Спыхальский.

К нему присоединил свой тенорок Иваник:

— Плывите, анафемы, к чёртовой маме, знаешь — понимаешь!

Он хотел ещё что-то добавить — очень любил человек поговорить, — как вдруг почувствовал жуткую боль. Тонкая длинная стрела впилась ему в живот.

— Ой, братцы!.. О-ой! О-ой!.. — закричал Иваник и, выпустив саблю, обеими руками ухватился за древко стрелы, по которому на землю стекали багровые капли крови.

— Не тронь! — гаркнул Спыхальский.

— Иваник, погоди! — закричал и Арсен, увидев, что тот изо всех сил старается вытащить стрелу.

Но Иваник от боли ничего не слышал. А если и слышал, то слова друзей не доходили до его сознания. Он рванул стрелу и… сломал. Древко оказалось в руках, железный наконечник — глубоко в животе.

В глазах у него потемнело, и он медленно склонился на руки Арсена и Спыхальского.

Бой не стихал. Метелица шёл в полный рост, прокладывая саблей дорогу. За ним семенил сухонькими ножками дед Шевчик. Ощеривая беззубый рот, подзадоривал побратима-великана:

— Бей дюжее, Корней! Загоняй аспидов на тот свет, чтоб и духу нашего боялись! И не оглядывайся, на меня надейся. Ежли чего — я подсоблю. Пусть только попробует кто напасть сзади — тут ему и каюк! Моя сабля ещё ого-го!..

— Ну, если ого-го, тогда мне и впрямь нечего бояться! — захохотал Метелица, нанося противнику удар.