Мысли - Блез Паскаль. Страница 29

412. Древность иудеев. — Как разнятся меж­ду собою книги! Меня ничуть не удивляет, что греки создали “Илиаду”, а египтяне и китайцы — свои ле­генды.

Стоит вдуматься в то, как они возникли, — и сразу все проясняется. Эти баснословные историки не были современниками событий, о которых они повествуют. Гомер сочинил роман, причем и он сам, и его слушатели относятся к этому сочинению именно как к роману, ибо все отлично знают, что Троя и Агамемнон — такой же вымысел, как золотое яблоко. Он отнюдь не соби­рался создать исторический труд, просто хотел развлечь. При этом он — единственный, чей язык — это язык его времени; творение Гомера столь прекрасно, что жи­вет век за веком: все его знают, говорят о нем, — его нужно знать, его заучивают наизусть. Четыреста лет спустя очевидцев описанных событий давно уже не было в живых, никто уже не мог со знанием дела сказать, выдумка все это или доподлинная история: люди полу­чили творение Гомера в наследство от предков, оно вполне может сойти за правдивое описание происшед­шего.

Любые исторические события, изложенные не совре­менниками, всегда сомнительны; лгут и все предвещания сивилл, и Трисмегиста, и многих других, — пусть им некогда свято верили, но ход событий подтвердил их лживость. Иное дело, когда о происшедшем рассказы­вают современники.

Велика разница между книгой, которую сочиняет, а потом отдает на потребу народу некий автор, и книгой, которую творит сам народ. Вот уж тут никто не усом­нится, что книга эта столь же древняя, сколь древен народ.

413. У язычества сегодня нет никаких основ. Утвер­ждают, будто некогда они содержались в предвещани­ях оракулов. Но что. можно сказать о книгах, заверя­ющих нас в этом? Так ли уж непогрешимы их авторы, чтобы целиком положиться на них? И достаточно ли тщательно хранились оные книги, чтобы подмена их была невозможна?

В основе магометанства — Коран и Магомет. Но сей пророк, который должен был воплотить в себе по­следнюю надежду человечества,— был ли он предсказан? Что отличает его от любого другого человека, вздумав­шего объявить себя пророком? Какие чудеса, по собст­венным его утверждениям, он совершил? Какие таинства поведал, судя по им же введенным обрядам? Какой нравственности, какому пониманию высшего блаженства научил?

К иудаизму следует относиться по-разному, в зави­симости от того, рассматриваем мы его в связи со Священным Писанием или в связи с верованиями этого нарда. Понятия о нравственности и высшем блаженстве в народных верованиях смехотворны, но все, что связано в иудаизме со Священным Писанием, поистине замеча­тельно. (Как и в любой другой вере: ибо христианство, каким оно явлено в Священном Писании, совсем не похоже на христианство казуистов.) Да, основа иудаизма поистине замечательна, ибо Священное Писание — древнейшая и подлиннейшая книга в нашем земном мире, и, если Магомет воспретил читать свой Коран, дабы он сохранялся в веках, Моисей, напротив того, повелел всем читать свой Завет, дабы он сохранился в веках.

Наша вера столь Божественна по своей сути, что другая вера, тоже идущая от Бога, служит ей всего лишь основой.

4. В чем трудность

414. Вот что я вижу и что приводит меня в смятение. Куда я ни кину взгляд, меня везде окружает мрак. Все, явленное мне природой, рождает лишь сомнение и тревогу. Если бы я не видел в ней ничего отмеченного печатью Божества, я утвердился бы в неверии; если бы на всем лежала печать Создателя, я успокоился бы, исполненный веры. Но я вижу слишком много, чтобы отрицать, и слишком мало, чтобы уже ничем не смущаться, и сердце мое скорбит, и я не устаю повторять: если природа сотворена Богом, пусть неопровержимо подтвердит Его бытие, а если ее подтверждения обман­чивы, пусть их совсем не будет, пусть она убедит меня во всем или во всем разубедит, дабы мне знать, чего держаться. Ибо в нынешнем своем положении, не ведая, что я такое и что мне должно делать, я не могу постичь ни своего положения в этом мире, ни своего долга. Всем сердцем я жажду постичь, где он — путь, который ведет к истинному благу; во имя вечности я готов на любые жертвы. Я полон зависти к людям, исполненным веры и тем не менее живущим в суете, нерадиво бросающим на ветер сокровище, которым я — так мне, по крайней мере, кажется — распорядился бы совсем иначе.

415. Если человек не создан для Бога, почему он обретает счастье только в Боге? Почему, если человек создан для Бога, он восстает на Бога?

416. Природа отмечена такими совершенствами, что всем должно быть ясно: она отражает образ Бога; вместе с тем природа отмечена такими недостатками, что вся­кому должно быть ясно: она всего-навсего лишь отра­жает Его образ.

417. [Митон] видит, что природа изъедена порчей, что людям претит порядочность, но ему неведомо, по­чему все-таки они не могут взлететь хоть немного выше.

418. Порядок. — Когда на людях уже тяготел пер­вородный грех, сказать; “Было бы справедливо, чтобы все знали о своей греховности, — те, кому нравится по­добное состояние, и те, кому оно не нравится, — но было бы несправедливо, чтобы все знали об искуплении”.

419. Если человек не понимает, что он исполнен гордыни, честолюбия, слабости, похоти, ничтожества, не­справедливости, он слеп. Но если, зная все это, он не желает освободиться от своей греховности, — что ска­зать о подобном человеке?..

И возможно ли не преклониться перед вероучением, которое так хорошо знает все людские пороки, возможно ли не пожелать приобщиться истине, заложенной в этом вероучении, которое обещает столь драгоценные цели­тельные средства?

5. Преодоление трудности: естество, отпавшее от Господа

420. Все возражения, от кого бы они ни исходили, обращаются против возражающих, но никак не против нашей веры. Все, что говорят безбожники...

421. Должен сказать, что, по глубокому моему убеж­дению, стоит нам постичь основополагающее учение христианства о греховности природы человека и его отпадении от Бога, как у нас открываются глаза и мы сразу находим множество подтверждений этой истины, ибо решительно все и внутри, и вне нас несет печать греховности природы человека и его отпадения от Бога.

422. Греховность человеческой природы. — Человек не способен в своих поступках руководствоваться разумом, хотя разум — суть его натуры.

423. Порочность нашего разума проявляется во мно­жестве разнообразнейших и нелепейших людских обыкновений. И только после пришествия в мир Истины человек перестал довольствоваться самим собой.

424. До грехопадения достоинство человека состояло в том, что он извлекал пользу из бессловесных тварей и возглавлял их, ну, а теперь его достоинство в том, что он отделяет себя от них и всех порабощает.

425. Станет ли кто-нибудь утверждать, будто люди постигли смысл первородного греха, основываясь на утверждении, что справедливость покинула землю? Nemo ante obitum beatus est [60], — значит ли это, будто они постигли, что истинное и непреходящее блаженство возможно обрести лишь после смерти?

6. Знамения истинного вероисповедания

426. После всестороннего обсуждения природы человека. — Истинным следует считать лишь то вероисповедание, которое всесторонне познало нашу натуру. Оно должно постичь и ее величие, и ее малость, и причины, лежащие в основе того и другого. А кто познал эту натуру глубже, нежели христианская вера?

427. Величие, ничтожество. — Чем просве­щеннее человек, тем яснее он видит и все величие, и всю низменность людской натуры. Большинство людей; те, кто возвышеннее духом, — философы: большинство не может надивиться на них; христиане: философы не могут надивиться на них.

А кто дивится тому, что знания, обретаемые нами постепенно, по мере того, как просвещается наш ум, эти знания христианская вера дает нам сразу во всей их полноте?

428. Истинная природа человека, его истинное благо, и добродетель, и вера познаются лишь в своей целокупности.