Искусство рисовать с натуры (СИ) - Барышева Мария Александровна. Страница 21

— Ни за что на свете! Ты когда последний раз в ресторанах-то была?!

— Ну, откровенно говоря, я вообще в них никогда не была. И не хотелось бы бывать… таким способом.

— Да ладно тебе! Отдыхай, расслабляйся — лето, солнце, молодость — все ведь не вечно, особенно последнее. А Пашка не узнает — думаешь, ему вообще есть до этого дело? Перестань! Тебя же никто не тащит к этому Лактионову в постель. А захочешь — что ж такого? Мужик он — так, ничего себе. Может, и вправду тебе поможет, если ты дело удачно повернешь.

— Надя! — возмущенно воскликнула Наташа.

— А что Надя?! Ты хочешь провести всю жизнь, продавая водку, лепя пшенные котлеты на ужин, дожидаясь мужа по ночам и рисуя картины, которых никто никогда не увидит?! Ты этого хочешь?! Сама ты не вылезешь наверх. Подумай. У тебя есть его телефоны. Только будь с ним поосторожней. Он хищник — это сразу видно. Думаю, он находит хороших художников и скупает их по дешевке на много лет вперед. Думаю, у него все хорошо поставлено. Кстати, о несчастном художнике Неволине. Тебе известно, что в запасниках нашего музея находятся две его картины?

— Откуда ты знаешь?!

— Я не раскрываю профессиональных тайн. И вот что я тебе скажу, Натуля, — когда Лактионов укатит в свой Питер, то возможно картины эти из запасников — фьюить! — исчезнут! Словно их там никогда не было!

— Да ладно, — сказала Наташа недоверчиво и потянулась за своим пакетом, который лежал на соседнем стуле. — И вообще — хватит об этом. Мы же собирались

… как это ты сказала… когда две женщины встречаются…

— Еще как! — отозвалась Надя, снова пересчитывая деньги, которые вручил ей Лактионов. Она махнула в воздухе одной из бумажек. — Твой Неволин не то рисовал. Вот — главный порок всего человечества! Зеленые, синие, цветные шуршащие пороки.

— Ты теперь Неволина надолго запомнишь! — насмешливо заметила Наташа. — Думаю, ты уже прикидываешь — не стояла ли его мастерская как раз напротив моего дома.

Надя развернула деньги веером и задумчиво посмотрела на них.

— Знаешь, если б это шампанское не было так хорошо, я бы, пожалуй, вылила его тебе на голову. Ты что же, думаешь, я уже совсем свихнулась на этой дороге?

— Напротив, я думаю, ты в здравом уме, — отозвалась Наташа, — поэтому и спрашиваю. Зато вот у меня, кажется, крыша уже едет.

За неторопливым распитием бутылки шампанского она рассказала подруге обо всем, что произошло за последние дни — и о деде, и о Дике, и о Виктории Семеновне, и о картинах. Внимательно выслушав все, Надя сказала:

— Цепь случайностей подразумевает закономерность, хотя, убей бог, не знаю, с какой стороны тут подойти. Все выглядит до безобразия обычно, правда? Особенно старушка с собачкой. Но, ты знаешь… — она достала свою любимую записную книжку и начала быстро ее листать, — за все то время, что существует официальная статистика, на этой дороге все несчастные случаи были связаны только с транспортом. Лошади, машины… Я специально узнавала, после того как ты из-за своего фонаря всполошилась. Но это только официальная статистика, понимаешь? Вот и о фонаре, кстати, ни в каких документах не напишут, что он чуть не зашиб одного излишне любопытного художника.

— Мне эта дорога не нравится! — заявила Наташа с несчастным видом. — Звучит по-дурацки, но она мне не нравится. Как тебе объяснить, а? Ты про нее начала говорить из-за статистики, а мне она сама по себе не нравится. Смотрю я на нее, и у меня иногда просто все внутри сводит.

— А чего ж раньше не сводило? — спросила подруга слегка насмешливо.

— Срок.

— Чего?!

— Словно какой-то срок подошел. Так странно. Все в моей жизни меняется. И дорога, и картины, и Пашка…

— А что Пашка? — неожиданно насторожилась Надя. Ее рука с сигаретой дрогнула, и столбик пепла упал на блестящую черную поверхность стола.

— Мы друг от друга совсем отошли. Как-то жили, жили, и все. Может, я просто не замечала этого раньше? Как чужие люди, словно и не было ничего никогда. Не знаю, сколько я еще протяну, но, мне кажется, недолго. Все. Абзац.

— Значит, мы с твоим дедом все-таки добились своего?

— Да, радуйся. Но, ты знаешь, я, считай, потеряла мужа, но зато теперь у меня есть нечто другое.

— Что же?

Наташа достала из пакета несколько рисунков — бумажные листы и тонкий прямоугольник — крышка от старого посылочного ящика, на которой она работала масляными красками. Надя усмехнулась и произнесла, передразнивая фразы, недавно сказанные Наташей Лактионову:

— Нет, у меня с собой ничего нет. Эти картины для меня нечто очень личное, понимаете?!

— Я не хочу, чтобы этот Игорь Иннокентьевич увидел мои работы. Он мне не нравится.

— О, господи! — буркнула подруга и взяла рисунки. — Нравится, не нравится… разница какая? Завянут что ли твои произведения, если он на них посмотрит?!

Она начала рассматривать рисунки. Она смотрела долго, Наташе даже показалось, что слишком долго. Неожиданно она поймала себя на том, что покусывает губы и волнуется, словно на экзамене. Сейчас Надя поднимет голову и с печальным сочувствующим вздохом скажет, что, к сожалению, ошиблась в ней и посоветует делать карьеру в алкогольном ларьке. Она попыталась закурить, но так стиснула сигарету в пальцах, что сломала ее и с раздражением бросила в пепельницу.

Наконец Надя подняла голову и посмотрела на нее так, словно увидела впервые.

— Кто тебя надоумил рисовать такое?

Сердце у Наташи упало.

— Неужели так плохо?

— Плохо?! Черт! Это настолько здорово… я даже не могу подобрать слово. Это самые настоящие произведения искусства. Только… у меня от твоих картин мурашки по коже. Господи. Они какие-то… чересчур живые у тебя, что ли. И первое впечатление жутковатое. И что у тебя все люди на них какие-то… что, нормальных натур не было или ты их так изобразила. Вот эта, например, — она показала пальцем на женщину с пейзажной зарисовки, которую Наташа сделала с Вершины Мира, — по-моему, отъявленная стерва — наша бухгалтерша рядом с ней просто мать Тереза! А этот мужик… что это у него с глазами? Художественная вольность? Сюрреализм? Будто только что замочил человек двадцать. Твой знакомый?

— Нет, просто образ, — отозвалась Наташа, искоса глянув на портрет человека с глазницами, заполненными темными штрихами. — В голове все время возникают разные образы. Но, ты знаешь, когда я рисую просто из головы или по памяти, получается не то. Нет живости. Рисунки словно какие-то искусственные, как куклы. Мне нужно обязательно рисовать с натуры.

«Глаз, мозг, рука» — вспомнилась ей выведенная в музее формула Неволинского мастерства, и она улыбнулась, не зная чему.

— Ну, так или иначе, тебе следует показать их Лактионову, — заявила Надя, держа рисунки так, словно боялась, что Наташа вырвет их у нее и убежит. — Пойми, я не льщу тебе по старой дружбе, это действительно стоящие вещи. Хоть я и ничего не понимаю в изобразительном искусстве…

— Вот именно!

— …но я представляю мнение обывателя. Ты думаешь, картины скупают исключительно крутые знатоки? Я только не могу понять — почему ты их от меня так долго прятала. Давно ты их нарисовала?

— Ну вот же, в течение этих трех дней.

Лицо Нади выразило откровенное недоверие.

— Ты шутишь. Вот это все и так — за три дня?!

— А что такого? Я занималась ими почти круглые сутки и на работе тоже, так что, боюсь, если дела так дальше пойдут, меня уволят.

Надя покачала головой, глядя на рисунки, и в ее лице была какая-то странность — виноватость и в то же время горделивая оправданность.

— Ну что ж, — пробормотала она, — значит, не зря…

— Что? — переспросила Наташа, и Надя быстро вскинула голову.

— Говорю, не зря я тебе на мозги капала столько времени. На.

Но Наташа отодвинула протянутые картины и взяла бокал с уже выдохшимся шампанским. Мельком посмотрела на свою розу, одиноко лежавшую на углу стола и пододвинула ее к себе.

— Нет, пусть побудут у тебя. Я… да и вообще, возьми их себе. Они ведь тебе нравятся?