Я исповедуюсь - Кабре Жауме. Страница 131

– Пусть теперь американское правительство катится к чертовой матери!

– Тимоти, дорогой мой, ты какую веру исповедуешь? – вмешался Вико.

– Потрошить тех, кто вредит стране.

– Но такой веры нет, – невозмутимо сказал Льюль. – Ибо известных религий суть три, Тимоти, сиречь: иудаизм, каковой есть ужасное заблуждение, да простит меня господин Берлин; ислам, каковой есть ложное верование неверных и врагов Церкви; и христианская вера, каковая есть единственная истинная и справедливая, ибо это религия Благого Бога, каковой есть Любовь.

– Я не понимаю тебя, старикан. Я убиваю правительство.

– А те сорок детей, которых ты убил, – это правительство? – спросил Берлин, протирая носовым платком очки.

– Неизбежные издержки.

– Теперь я тебя не понимаю.

– 1:1.

– Что?

– Один – один.

– Полковник, позволяющий убивать женщин и детей в селении, – отчеканил Вико, – преступник, которого надо судить.

– А если он убивает только мужчин – не надо? – насмешливо спросил коллегу Берлин, надевая очки.

– Чего вы не перепотрошите их всех?

– У этого юноши словесная мания всех потрошить, – заметил Льюль, сильно удивленный.

– Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут, Тимоти, – напомнил Вико на всякий случай. И уже собирался назвать номер главы и стиха у Матфея, но не вспомнил, потому что читал это очень давно.

– Да пошли вы все на хрен, старые пердуны!

– Завтра убьют тебя, Тим, – напомнил Льюль.

– 168:1.

И он начал таять.

– Что он сказал? Вы поняли хоть что-то?

– Да. Сто шестьдесят восемь, двоеточие, один.

– Похоже на каббалу.

– Нет. Этот парень никогда и не слыхал о каббале.

– Сто шестьдесят восемь против одного.

Книга «Льюль, Вико, Берлин» была написана лихорадочно и стремительно, она меня совершенно вымотала, потому что каждый день, утром и вечером, я открывал шкаф Сары, а ее одежда по-прежнему висела там. Писать так очень тяжело. И однажды я писать перестал. Что вовсе не означает, что я закончил книгу. Адриа захотелось выкинуть все листы с балкона. Но он ограничился тем, что спросил: Сара, ubi es? [386] Затем, подождав минут пять в полной тишине, он не вышел на балкон, а сложил все листы в стопку, отодвинул их на край стола и сказал: я выйду, Лола Маленькая, не замечая, что Катерины уже не было. И отправился в университет, словно это было самое подходящее место, чтобы развеяться.

– Чем занимаешься?

Лаура обернулась. Она шла так, будто измеряла шагами размер внутреннего двора.

– Размышляю. А ты?

– Стараюсь развеяться.

– Как твоя книга?

– Я ее только что закончил.

– О-о-о! – радостно произнесла она. И взяла его за обе руки, но тут же отпустила, словно обжегшись.

– Но я не совсем уверен в этом. Невозможно соединить три столь выдающиеся личности.

– Так ты закончил или нет?

– В общем – да. Но я буду ее перечитывать и немедленно найду в ней множество недочетов.

– Так, значит, не закончил.

– Нет. Я ее написал. А теперь мне надо ее закончить. И не знаю, можно ли ее публиковать. Честное слово.

– Не сдавайся, трус.

Лаура улыбнулась ему так, что он несколько смутился. Особенно потому, что, назвав его трусом, она была права.

Дней через десять, в середине июля, его остановил Тудо и с присущей ему неторопливостью спросил: слушай, Ардевол, ты, в конце концов, пишешь книгу или нет? Оба смотрели со второго этажа на освещенный солнцем и полупустой внутренний двор университета.

Мне трудно писать, потому что Сары нет рядом.

– Не знаю.

– Черт возьми, ну уж если ты не знаешь…

Ее нет: мы поругались из-за какой-то чертовой скрипки.

– Мне сложно соединить личности такие… такие…

– Такие выдающиеся. Конечно, это официальная версия, которая всем известна, – перебил его Тудо.

Господи, оставьте меня в покое!

– Официальная версия? А откуда все знают, что я пишу?

– Ты ведь звезда, парень.

И откуда ты только взялся?

Воцарилось долгое молчание. Как сообщают надежные источники, беседы с Адриа Ардеволом часто сопровождались долгими паузами.

– Льюль, Вико, Берлин, – медленно говорил Тудо откуда-то издалека.

– Да.

– Черт, ладно еще Льюль и Вико. Но Берлин?

Ну пожалуйста, не трогай ты меня, чертов зануда!

– Желание обустроить мир в соответствии со своим учением – вот что их объединяет.

– Ишь ты! Это может получиться интересно.

Потому я и взялся за это, дурак ты хренов, раз вынуждаешь меня ругаться!

– Но мне кажется, что это еще надолго. И не знаю, смогу ли я закончить книгу. Уточни официальную версию.

Тодо облокотился о каменные перила.

– Знаешь, – сказал он после долгого молчания, – я был бы очень рад, если бы ты справился. – Он искоса посмотрел на меня. – Мне было бы очень кстати почитать что-нибудь в этом роде.

И он многозначительно похлопал Адриа по руке и пошел в сторону своего кабинета. Внизу по внутреннему двору шла парочка влюбленных, взявшись за руки и не обращая ни на кого внимания, Адриа им позавидовал. Он знал, что если Тудо сказал: мне было бы очень кстати почитать что-нибудь в этом роде, то это не для того, чтобы польстить Адриа, и не потому, что Тудо по зубам книга, в которой соединяется несоединимое и автор пытается показать, что великие мыслители делают то же самое, что Толстой, только с идеями. Тудо не был наделен большим умом, и если он бредил несуществующей книгой, то лишь потому, что вот уже несколько лет мечтал подорвать позиции профессора Бассаса и на кафедре, и во всем университете, а для этого нельзя было придумать лучшего способа, чем создавать новых идолов в какой-нибудь отрасли науки. Если бы не ссора с тобой, я бы даже почувствовал себя польщенным оттого, что меня кто-то использует в своей борьбе за власть. Скрипка принадлежит нашей семье, Сара. Я не могу так поступить с моим отцом. Он ведь умер из-за этой скрипки, а ты теперь хочешь, чтобы я подарил ее какому-то незнакомому человеку, который утверждает, что скрипка – его? И если ты этого не понимаешь, так это потому, что, когда речь заходит о евреях, ты не слушаешь никаких доводов. И даешь заморочить себе голову всяким бандитам, вроде Тито и сеньора Беренгера. Eloi, Eloi, lema sabactani [387].

В пустом кабинете ему это сразу пришло в голову. Точнее говоря, он вдруг решился на это. Должно быть, сказалась эйфория от почти законченной книги. Он набрал номер и терпеливо ждал, повторяя про себя: только бы она была дома, только бы была дома, только бы была дома… потому что иначе… посмотрел на часы: почти час. Наверняка застанет их за обедом.

– Я слушаю.

– Макс, это Адриа.

– Да-да.

– Она может подойти?

Легкая заминка.

– Подожди минутку.

Значит, она здесь! Не сбежала в Париж, в Huitieme Arrondissement, не уехала в Израиль. Моя Сара все еще была в Кадакесе… Моя Сара не захотела уезжать далеко. На другом конце провода все еще царило молчание. Не было слышно ни шагов, ни обрывков разговора. Прошло не знаю сколько ужасающе долгих секунд. Затем снова раздался голос Макса:

– Слушай, она говорит, что… Мне очень жаль, слушай… Но она говорит, чтобы я спросил у тебя, вернул ли ты скрипку.

– Нет. Я хочу с ней поговорить.

– Дело в том, что… Она говорит… Она говорит, что иначе она не хочет подходить к телефону.

Адриа вцепился в трубку. У него вдруг пересохло в горле. И он не знал, что сказать. Словно догадавшись, Макс произнес: мне очень жаль, Адриа. Действительно жаль.

– Спасибо, Макс.

Он положил трубку ровно в тот момент, когда открылась дверь кабинета. Лаура удивилась, увидев его здесь. Она молча подошла к своему столу и несколько минут рылась в ящиках. Адриа сидел, не двигаясь и смотря в пустоту, участливые слова брата Сары все еще звучали у него в ушах как смертный приговор.