Я исповедуюсь - Кабре Жауме. Страница 95

В новой ситуации Адриа труднее всего было смириться с тем, что Сара словно разгородила их жизни на уголки и некоторые из этих уголков оказались заповедными. Он понял это, увидев удивление Сары в ответ на предложение познакомиться с тетей Лео и кузенами из Тоны.

– Лучше не впутывать семью в наши отношения, – сказала Сара.

– Почему?

– Чтобы избежать разочарований.

– Я хочу познакомить тебя с тетей Лео и своими кузенами, если мы их застанем. Какие могут быть разочарования?

– Я не хочу проблем.

– Не будет никаких проблем. С чего бы им возникнуть?

Когда прибыл багаж с набросками и начатыми рисунками, мольбертами, коробками угля и цветных карандашей, она устроила официальное открытие своей мастерской и подарила мне карандашную копию с гардений Миньона, которую я повесил туда, где раньше висел оригинал, – она и до сих пор там висит. И ты принялась за работу, потому что не успевала с иллюстрациями к детским книжкам, которые тебе заказали какие-то французские издательства. Дни тишины и спокойствия: ты рисовала, а я читал или писал. Мы встречались в коридоре, время от времени заглядывали друг к другу, пили на кухне кофе поздним утром, смотрели друг другу в глаза и ничего друг другу не говорили, чтобы не нарушить хрупкое, нежданно возвращенное счастье.

Чего ему это стоило! Но когда Сара закончила самую срочную работу, они поехали-таки в Тону на стареньком «Сеате?600», который Адриа купил из третьих рук, сдав наконец – с шестого раза – экзамен по вождению. В Гарриге им пришлось поменять колесо; в Айгуафреде Сара попросила остановиться перед цветочным магазином – она вернулась оттуда с прелестным маленьким букетом и, ничего не сказав, положила его на заднее сиденье. А во время подъема по улице Сан-Антони в Сентельесе у них закипела вода в радиаторе, но в остальном все было хорошо.

– Это самая красивая деревня на свете, – воодушевившись, сказал ей Адриа, когда они подъезжали.

– Самая красивая деревня на свете довольно страшная, – ответила Сара, когда они остановились на улице Сан-Андреу, и Адриа с силой поднял рычаг ручного тормоза.

– Посмотри на нее моими глазами. Et in Arcadia ego.

Они вышли из машины, и он сказал: посмотри на замок, любимая. Там, наверху. Он прекрасен, правда?

– Ну, знаешь… Не знаю, что и сказать тебе.

Он заметил, что она нервничает, но не понимал, что сделать, чтобы…

– Посмотри на нее моими глазами. А видишь, вон там, рядом с этим некрасивым домом, где еще дом с геранью?

– Да…

– Там была усадьба Казик.

Он сказал это так, словно видел ее, словно стоял на гумне около похожего на яблочный огрызок стога вместе с горбатым Жузепом, который точил ножи, не вынимая окурка изо рта.

– Видишь? – спросил Адриа и указал на стойло для мулицы с неизменным именем Эстрелья, у которой всегда были туфельки на каблучках, постукивавшие о камни заваленной навозом брусчатки, когда она перебирала ногами, отгоняя мух. Он даже услышал, как Виола неистово лает и рвется с цепи, потому что безымянная белая кошка ходит слишком близко от нее, наслаждаясь и хвастаясь своей свободой.

– Я вас, мелюзга! Идите играть в другое место, а ну!..

И все бегом бросались прятаться за белую скалу, и жизнь была восхитительным приключением, непохожим на аппликатуру ми?бемоль-мажорного арпеджио. Пахло навозом, и стучали деревянные башмаки Марии, шедшей к навозной яме, а в конце июля мимо проходили загорелые жнецы с серпами в руках. Дворовую собаку всегда звали Виола, и она завидовала детворе, поскольку та не была привязана на веревку длиной в скупо отмеренные тридцать пядей.

– «Я вас» – это эллипсис…

– Смотрите, смотрите, Адриа ругается!

– Да, только его никогда не поймешь, – пробурчал Щеви, съезжая с горки на изборожденную телегами дорогу, усеянную кучками навоза, оставленными Бастусом, мулом работника.

– Тебя никто не понимает, – упрекнул его Щеви, когда оба съехали.

– Извини. Я просто думаю вслух.

– Да нет, мне-то что…

И они не отряхивали запачканные штаны, потому что в Тоне было все можно: родители далеко, и даже если разобьешь колени, то и это не страшно.

– Усадьба Казик, Сара… – подытожил он, стоя на дороге, на которую раньше мочился мул Бастус и которая теперь была заасфальтирована. И ему не пришло в голову, что вместо Бастуса теперь аккуратный дизельный самосвальчик «Ивеко» – удобнейшая вещь: не жрет ни соломинки, все чистенько и не воняет навозом.

И тогда, держа свой букет в руках, ты встала на цыпочки и неожиданно поцеловала меня, и я подумал: et in Arcadia ego, et in Arcadia ego, et in Arcadia ego – трепетно, словно молясь. И не бойся больше ничего, Сара: здесь ты в безопасности, рядом со мной. Ты рисуй себе, а я буду просто любить тебя, и так мы сможем вместе построить нашу Аркадию. Прежде чем мы постучали в ворота усадьбы Жес, ты отдала мне букет.

На обратном пути Адриа убеждал Сару сдать на права – наверняка у нее все получится лучше и быстрее, чем у него.

– Хорошо.

Километр они проехали молча, затем Сара сказала:

– А знаешь, тетя Лео мне понравилась. Сколько ей лет?

Laus Deo [290]. Он уже заметил, что где-то через час пребывания в гостях Сара несколько расслабилась и внутренне заулыбалась.

– Не знаю. Больше восьмидесяти.

– Она очень бодрая. И откуда у нее столько сил – все время чем-то занята!

– Она всегда была такая. У нее все по струнке ходят!

– В конце концов она заставила меня взять банку оливок.

– Что и говорить – тетя Лео такая!

И, разойдясь:

– А почему бы нам как-нибудь не съездить в гости к твоим?

– Нет, исключено, – сухо, решительно.

– Почему, Сара?

– Они не принимают тебя.

– Но тетя Лео тебя приняла!

– Твоя мать, если бы она была жива, не пустила бы меня даже на порог твоего дома.

– Нашего дома.

– Нашего дома. Тетя Лео – ладно. Я думаю, что даже полюблю ее в конце концов. Но это не считается. Считается только твоя мать.

– Она умерла, Сара! Десять лет назад!

Молчание до самого Фигерo. Пока они молчали, Адриа решился попытать счастья еще раз и сказал: Сара.

– Что?

– Что тебе сказали обо мне?

Молчание. Поезд на другом берегу Конгоста карабкался в Риполь. А мы могли вот-вот свергнуться в пропасть непростого разговора.

– Кто?

– Твои домашние. Отчего ты убежала.

– Ничего.

– А что я якобы написал в том письме?

Впереди не спеша ехал грузовик с надписью «Данон». Адриа нужно было собраться с мыслями, прежде чем решиться на обгон. Грузовик или разговор. Он решил не обгонять и повторил: а, Сара? Как тебя обманули? Что тебе сказали обо мне?

– Больше не спрашивай меня об этом.

– Почему?

– Больше никогда.

Начинался прямой участок дороги. Адриа включил поворотник, но не решался на обгон.

– Я имею право знать, что…

– А я имею право перевернуть эту страницу.

– Я могу спросить об этом твою мать?

– Вам лучше никогда не встречаться.

– Вот как.

Пусть кто-нибудь другой обгоняет. Адриа был не способен объехать медленный грузовик с йогуртами – главным образом потому, что глаза ему застили слезы, а там не предусмотрено дворников.

– Мне очень жаль, но так будет лучше. Для нас обоих.

– Я не буду настаивать… Постараюсь не настаивать… Но мне хотелось бы увидеть твоих родителей. И твоего брата.

– Моя мать похожа на твою. Я не хочу ее ни к чему принуждать. У нее слишком много шрамов на сердце.

Voila [291]: на уровне Моли-де?Бланкафорт грузовик с йогуртами свернул в сторону Гарриги, и Адриа почувствовал себя так, будто бы это он сам обогнал его. Сара продолжила:

– Мы с тобой должны жить своей жизнью. Если ты хочешь жить вместе со мной, не открывай эту шкатулку. Это ящик Пандоры.

– Как в сказке о Синей Бороде. В садах деревья ломятся от фруктов, но в доме есть запертая на ключ комната, куда нельзя заходить.