Кладезь бездны - Медведевич Ксения Павловна. Страница 96

Элбег тут же шлепнул плеткой и его. Купец икнул и втянул голову в плечи.

– Говори кратко, о сын шакала.

И тот, жалко сгорбившись и дрожа всем телом, тихо сказал:

– Вот наши условия: мы выплачиваем дань, а вы не разоряете город. У нас укрепления… гарнизон… но мы готовы сдаться и присягнуть халифу аль-Мамуну! Вот наши условия!..

Элбег широко улыбнулся и, задрав лицо, посмотрел вверх, на неподвижного всадника в седле сиглави. Тот не шевельнулся. Джунгар вздохнул, понимающе кивнул и указал на исполосованного купца:

– Повелителю понадобится сильно битый. Второму сломать хребет.

Человек с красной полосой поперек спины успел отчаянно заголосить. Крик оборвался хрустом, потом хрипом. Второй посол так и стоял на четвереньках с открытым ртом и остекленевшими глазами. Роскошные пурпурные занавески на дорогих носилках выдувались ветром. Зинджи все так же сидели в траве и тупо жевали ямамскую смолу, пуская по подбородкам слюни.

Между конских боков протиснулся Абу аль-Хайр, его тут же поймали. Вазир барида дергался между кольчужных рук охранников и кричал в спину Тарегу:

– Господин нерегиль! Не делайте этого, во имя Всевышнего! Там женщины! Дети! Невинные! Господин нерегиль!

– Уберите его, – брезгливо сморщился Элбег. – Хотя… – джунгар улыбнулся и отмахнул потащившим вазира воинам, – не надо. Рот заткните только. Пусть смотрит – ему полезно. Не будет больше своим грязным языком нести чушь про Повелителя. М-мутазилит хренов, ослячий умник… – и джунгар сплюнул в траву с невыразимым презрением.

Абу аль-Хайр успел проорать, что это, мол, не аль-джабр, и не уравнение, и что нельзя вот так вот просто вычесть целый город – и тут ему засунули между зубов кнутовище.

Тарег все это время неподвижно сидел в седле.

В ветреной тишине все смотрели на выжидательно замерший город в тяжелом прямоугольнике стен.

Скрипнул и засвиристел вынимаемый из ножен меч. Нерегиль опустил клинок на плечо грязного мальчика, державшего поводья. Тот закусил губу, глубоко вздохнул – и чиркнул пальцем по лезвию. Охнул от резкой боли, тут же сунул набухающий алой каплей палец в рот. По длинной стальной ленте меча зазмеилась красная полоска крови. Мальчик отпустил узду, задышал, как пуганая собака. Самийа тронул коня сначала шагом, а потом поднял серого в галоп.

Всадник с белым султаном на шлеме остановился в нескольких сотнях локтей от ворот Куфы. Сиглави приплясывал, взрывая красноватую землю дороги, а потом вдруг застыл, как статуя.

В утреннем воздухе было хорошо видно, как Тарег медленно поднимает клинок. Оружие ослепительно блеснуло, поймав блик солнечного света.

Всадник вспыхнул – весь, от кончика меча до копыт коня. И взмахнул клинком крест-накрест.

Мир беззвучно взорвался, и его затопило прозрачное, жаркое, расплавленное стекло. В гудящей на пределе слуха тишине ударила волна то ли воздуха, то ли света, сминающая видимый мир в складки. Свет и цвета пошли рябью, как пруд под ветром, в призрачной воде отражались бьющиеся в ужасе кони, взлетающие в воздух копыта, плыли в воздухе комья земли. Упавшие на шею лошадям всадники скалились над растрепанными гривами.

Взбесившийся мир прекратил расплываться и плавиться внезапно – как и начал. Нечто огромное, рвущееся из его нутра пузырем, враз схлопнулось и исчезло, оставив, словно выброшенные на берег щепки, изрядно напуганных коней и смешавшиеся ряды.

Ошалевшие люди подняли лица и тихо ахнули. А может, это вздохнул камень, пылью из щелей между кирпичами. С тягостным, натужным, волосы поднимающим скрежетом верхушка левой надвратной башни – с прямоугольными балконами и зубцами, знаменами, размахивающими руками людьми и облаком рыжей пыли – сдвинулась и медленно поехала вниз, прямо на стену. И просела внутрь себя – с грохотом, огромным клубом пыли и ревом тысяч испуганных глоток. Ворота разлетелись тысячью щепок – в пыль и взвесь. Парная башня пустила из-под основания веер кирпичных обломков и стала медленно, выплевывая из тела кирпичи и фыркая пылью, оседать.

Джунгары восторженно заорали, размахивая в воздухе шапками и нагайками.

На месте воротных укреплений Куфы лежали две кучи щебня – с широким проходом между ними. За страшными, как после землетрясения оставшимися осыпями были видны мельтешащие, орущие в панике люди.

Всадник на бледно-сером коне вновь поднял меч. И резко выбросил его вперед в молчаливом приказе – в атаку.

Уже сидевший в седле Элбег счастливо завыл и отмахнул знаменосцам.

– Не мучить, не калечить, не щадить – приказ Повелителя! Смерть черному городу!

– Сме-е-ерть! – счастливо отозвались за его спиной тысячи глоток.

В кажущемся беспорядке войско пошло на приступ, на ходу выстраиваясь клином в идеальный, веками отработанный джунгарской конницей строй, каким еще прадеды нынешних воинов врывались в обреченный город.

Грязный всклокоченный мальчик стоял и тихо улыбался – мимо него, набирая скорость, проскакивали всадники. Весело хохоча, один пустил лошадь шагом и дружелюбно протянул руку: давай, мол, в седло. Мальчик вдруг осмысленно, зло улыбнулся – и протянул в ответ черную ладошку.

Отпихнув в сторону чью-то отрубленную руку в наруче с богатой золотой чеканкой, Толуй принялся ладонью расчищать плиты: пыль, нанесенная сапогами грязь, натекшая из-под трупов кровь не давали рассмотреть пол как следует.

Внутри Пятничной мечети свод оказался низким – и сплошь кружевным, алебастровым, пускающим звонкое, гуляющее эхо. Цокот копыт мешался со стонами и вскриками раненых.

– Слышь, Хучар, тряпку дай, да?

Приятель пожал плечами и дернул с лежавшей вниз лицом женщины черный платок.

Толуй, кривясь и морщась, – за день намотался и намахался, а возраст уже подпирает, – присел и принялся расчищать плиту перед собой. Яркая, нездешняя зелень камня и головокружительная, как в степи на траве, волна прожилок заставила его заорать:

– Слышь! Малахит! И вправду малахит! Детям расскажу, внукам расскажу, такое богатство видел!

Из ближних ко входам залов послышался гомон – и быстрый дробот копыт:

– Хей! Хей! Шевелись, шевелись, землеройки! Ха!

В лабиринте серо-белых колонн замелькали конные силуэты.

Элбег под львиным, хатибским знаменем прогарцевал мимо. Панцирная десятка его личной охраны гнала перед собой двоих пошатывающихся людей.

– Ха! Шевелись, скоты!

Молодой хан крутил головой – красивый шлем с оковкой уже снял, держал под локтем, намокший от пота пурпурный платок болтал концами на затылке:

– Эй, Толуй, говорят, Сейид здесь, не видал?

Старый джунгар лишь мотнул седыми усами в сторону золотого с бирюзой михраба: перед переливчатой нишей застыла высокая фигура в кожаном кафтане воина Движущейся гвардии. Коричневая кожа панциря терялась на фоне ядовитой малахитовой зелени, сверкающей позолотой вязи и ряби цветных изразцов.

Повелитель стоял перед михрабом и внимательно изучал написанные на сводах изречения. Серый конь бродил неподалеку, возя поводья по полу, оступаясь и оскальзываясь на мокрых плитах, взбрыкивая и отскакивая, если наступал на еще шевелящееся, стонущее тело.

– Ага, – осклабился Элбег и тронул гнедого.

Сиглави Повелителя вздрогнул, заслышав новый конский топот, трубно фыркнул и, высоко поднимая ноги, вдруг пошел вдоль стены рысью. Его, впрочем, тут же поймали.

Толуй поплелся вслед за всеми к михрабу.

Элбег соскочил с гнедого и припал на одно колено, опустив мокрую голову.

Повелитель медленно развернулся к нему.

– Что так долго? – и стащил с головы кольчужный подшлемник.

Шлем он тоже держал под левой рукой.

– Во дворце заминочка вышла, сейид, – виновато доложился молодой хан.

– Нашли? – поднял брови Повелитель. И милостиво кивнул: – Поднимись.

Толуй завистливо пронаблюдал, как Элбег живенько разогнулся и вскочил на ноги, звеня двойной кольчугой. Молодой, чего ему… Правая в крови по локоть, тоже намахался, но в двадцать четыре не чувствуешь усталости даже после хорошего боя. Только радость и возбуждение. А бой был хороший, храбрыми оказались зайядиты, сражались смело, каждый квартал пришлось брать на копье…