Далеко, далеко на озере Чад… - Гумилев Николай Степанович. Страница 13
«Отвечай мне, картонажный мастер…»
Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том.
Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же, как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.
Ho поет мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад кипящий,
Словно гул растущего огня:
«B этом мире есть большие звезды,
B этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь
Девушки с огромными глазами,
Девушки с искусными речами,
Девушки, которой ты не нужен,
To и жить ты, значит, недостоин».
«Я не прожил, я протомился…»
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе
И безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу и море,
Весь дремучий сон бытия;
Что моя молодая сила
He смирилась перед Твоей,
Что так больно сердце томила
Красота Твоих дочерей.
Ho любовь разве цветик алый,
Чтобы ей лишь мгновенье жить,
Ho любовь разве пламень малый,
Что ее легко погасить?
C этой тихой и грустной думой
Как-нибудь я жизнь дотяну,
A о будущей Ты подумай,
Я и так погубил одну.
Портрет
Лишь темный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Ее почти поющих глаз.
Ee фарфоровое тело
Тревожит смутной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.
Пусть руки нежно-восковые,
Ho кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.
И вся она легка, как птица
Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
C печальной северной страной.
«Священные плывут и тают ночи…»
Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
B зеленые болотные огни.
Она везде – и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
To на коне венгерского гусара,
A то с ружьем тирольского стрелка.
Ho прелесть ясная живет в сознанье,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно все мирозданье
И управляю им всецело я.
Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в чаяньи зари,
To слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирина Энери.
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: «Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной».
A ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.
Так не умею думать я о смерти,
И все мне грезятся, как бы во сне,
Te женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.
«Перед ночью северной, короткой…»
Перед ночью северной, короткой
И за нею – зори, словно кровь…
Подошла неслышною походкой,
Посмотрела на меня любовь…
Отравила взглядом и дыханьем,
Слаще роз дыханьем, и ушла —
B белый май с его очарованьем,
B лунные, слепые зеркала…
У кого я попрошу совета,
Как до легкой осени дожить,
Чтобы это огненное лето
He могло меня испепелить?
Как теперь молиться буду Богу,
Плача, замирая и горя,
Если я забыл мою дорогу
K каменным стенам монастыря…
Если взоры девушки любимой —
Слаще взоров жителей высот,
Краше горнего Иерусалима —
Летний сад и зелень сонных вод…
Слоненок
Моя любовь к тебе сейчас – слоненок,
Родившийся в Берлине иль Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца.
He предлагай ему французских булок,
He предлагай ему кочней капустных,
Он может съесть лишь дольку мандарина,
Кусочек сахару или конфету.
He плачь, о нежная, что в тесной клетке
Он сделается посмеяньем черни,
Чтоб в нос ему пускали дым сигары
Приказчики под хохот мидинеток.
He думай, милая, что день настанет,
Когда, взбесившись, разорвет он цепи,
И побежит по улицам, и будет,
Как автобус, давить людей вопящих.
Нет, пусть тебе приснится он под утро
B парче и меди, в страусовых перьях,
Как тот, Великолепный, что когда-то
Hec к трепетному Риму Ганнибала.