Лабиринт фараона - Брюссоло Серж. Страница 11

И все же безликие убийцы продолжали продвигаться вперед. Дакомон тщетно надеялся услышать звук открывающегося люка. Ничего не было слышно, словно убийцы осторожно обходили все западни. Уму непостижимо!

— Они идут! — завизжал Ути. — Они скоро будут здесь… Ты залез в львиную пасть! Уж лучше бы нам убежать в пустыню, как я говорил.

— Помолчи! — прикрикнул на него архитектор, почувствовав, как у него вдруг вспотели ладони. Как могло случиться, что…

И тут его озарило, словно ударило хлыстом. Не пригласил ли он сам однажды Анахотепа посетить лабиринт?

Да, конечно. Этого было достаточно… Еще крепкая память номарха запечатлела точную схему лабиринта и расположение всех ловушек. Какую же глупость совершил Дакомон!

Вернувшись во дворец, Анахотеп поспешил набросать план сооружения… План, который он передал убийцам на тот случай, если…

Дакомон задрожал. Он сам себя отдал на растерзание львам, стараясь угодить номарху.

Исходящая от убийц вонь оглушила его. Он знал, что они сейчас войдут в центральную комнату.

Ему не нужно было видеть их, чтобы догадаться, что они уже выстроились перед ним с медными кинжалами в руках.

— Мы нашли тебя, — произнес голос из темноты. — Мы нашли тебя, Дакомон, по приказу фараона, ради блага государства и безопасности его ка.

Голос был нейтральный, бесполый. К тому же в нем не чувствовалось ненависти.

Дакомон окаменел от ужаса. Он задыхался. И тут обмотанные руки схватили его. Он уперся в запеленатую грудь, твердую от пропитанных смолами повязок.

Его повели. Он не осмелился отбиваться из боязни толкнуть напавших к одному из знаменитых люков, открывавшихся только на обратном пути. Упадут они, упадет и он, и никого не пощадят бронзовые шипы, усеивавшие дно колодцев.

Они молча вышли из лабиринта. Двое убийц ждали их подле жаровни, разожженной в центре сада для отпугивания ночных хищников, выходивших из пустыни на запахи пищи, поднимавшиеся от человеческого жилья.

Мумии подвели архитектора к костру. Перекрещенные повязки оставляли свободными только глаза.

— Анахотеп, наш общий господин — жизнь, сила, здоровье, слава его ка — Анахотеп очень любит тебя, — сказал один, похожий на старшего. — Он восхищается тобой. Он считает тебя своим сыном. Впрочем, если бы это было не так, он велел бы тебя убить сегодня же вечером.

Первым чувством Дакомона было сильнейшее облегчение, но затем страх вернулся и стал еще сильнее. Если фараоновы убийцы не покушались на его жизнь, тогда что же они делали здесь? Он собрался было задать им этот вопрос, но тут увидел лежащий на жаровне железный прут, раскаленный добела.

— Ты должен понять, что представляешь угрозу для загробной жизни фараона, — сказал старший. — Тебе известны вещи, знать которые отныне должен только он один. Если бы речь шла о другом, другим было бы и решение: мы перерезали бы тебе горло… Но, повторяю, фараон любит тебя, как сына, и решил быть милосердным. Мы оставим тебя в живых после некоторых мер предосторожности. Не сопротивляйся, иначе операция затянется и будет болезненной. Закрой глаза и предоставь нам действовать… Ты поступишь разумно…

Дакомон забился в их руках.

— Что вы со мной сделаете? — завопил он. — Это какая-то бессмыслица. Я никогда не нанесу вреда фараону. Я люблю его, как собственного отца. Если надо, я могу уехать, я покину Египет, уединюсь в Тире, в Ниневии, или еще дальше…

— Нет, — мягко произнес мужчина. — Риск был бы слишком велик. Мы должны повиноваться — ты и я. Ты должен смириться. Пойми, ставки в игре слишком высоки. Предайся своей судьбе и не вздумай мстить фараону. Не держи на него зла, потому что он оказывает тебе великую милость, оставляя тебя в живых. Ты понял? То, что мы с тобой сделаем, идет от его любви к тебе, а не от ненависти.

Оглушенный этими словами, Дакомон не знал, что и думать. И тут только он заметил ножницы в руках одного из убийц.

— Держите его крепче, — приказал старший. Молодой архитектор почувствовал, как его схватили за уши. Его заставили встать на колени и поднять голову. И, не мешкая больше, отрезали ему нос бронзовыми ножницами, а затем прижгли дырочки ноздрей раскаленным прутом.

Боль была такой сильной, что он потерял сознание. Ути рухнул на землю, обливаясь слезами и дрожа от страха.

— Займись-ка лучше им, — бросил старший. — Залечивай его раны, чтобы они не загноились. Если будет нужно, иди во дворец, фараон пришлет своего личного лекаря. Когда твой хозяин очнется, объяви ему хорошую новость: за ущерб номарх удваивает сумму его годового содержания.

Они ушли, как и пришли. Ночь поглотила их, как камушек, брошенный в воду пруда.

Ути дотронулся кончиками пальцев до изуродованного лица Дакомона. Рана была ужасной, от красоты молодого архитектора не осталось и следа. Теперь он был похож на прокаженного или на вельможу, наказанного за нарушение своего долга: отрезание носа за такое преступление было обычным делом.

Ути долго плакал над лежащим без сознания Дакомоном, потом успокоился и пошел в дом. Взяв бальзам на основе опиума, который притуплял самые острые боли, он приготовил себе несколько трубок с успокаивающей коноплей. В Египте почти не было курильщиков, так как курение считалось пороком, присущим людям пустыни. Ути пристрастился к этой привычке после встреч с чужестранцами: как известно, бедуины никогда не расставались со своими трубками-кальянами.

Он оставался подле своего хозяина до рассвета, отгоняя от него мух, уже слетевшихся к ране.

Очнувшись, Дакомон первым делом потребовал зеркало. Ути отказался дать ему кусок отполированной меди, перед которым архитектор по утрам подводил глаза свинцовой пудрой. Он быстро кинул брикетики гашиша на угли небольшой курильницы и поставил ее перед лицом хозяина, попросив его поглубже вдыхать дым. Одурманенный опиевым снадобьем, Дакомон, казалось, не очень страдал.

— Я обезображен, не правда ли? — не переставая повторял он слабым голосом. — Я ужасен…

Как утверждать обратное? Как сказать ему, что у него вид прокаженного, нос которого только что отвалился, обнажив страшные провалы ноздрей? Язык не поворачивался сказать такое мужчине, не знавшему отбоя от женщин и все последние годы прожившему в вихре наслаждений.

Ути вдруг испугался, как бы архитектор не вскрыл себе вены, и подкинул в кадильницу новую порцию гашиша.

— Господин, — проговорил он, избегая смотреть Дакомону в лицо, — надо уходить. Номарх совсем обезумел. Сегодня он тебя изуродовал, завтра прикажет убить.

— Ты прав, — слабо отозвался раненый. — Заберем золото, медь и уйдем… Мне нужны будут деньги, чтобы отомстить. — Он через силу усмехнулся и добавил: — В этом маленьком приключении есть и хорошая сторона: он навсегда излечил меня от всех запахов. И это хорошо, потому что мне придется общаться с подонками, чьей вони я бы не вынес.

— С кем ты хочешь встретиться? — жалобно спросил Ути, которого заранее пугала такая перспектива.

— С Нетубом Ашрой, — уронил Дакомон. — Царем осквернителей. Когда мы выйдем отсюда, ты должен будешь привести меня к нему.

7

Главарь убийц, обмотанный повязками, склонился перед Анахотепом и сказал:

— Божественный сокол вписал твое имя на небесах, назвав тебя Могучим Быком. Могучим Быком Гора предстанешь ты в Сетеп-Абу. Священный Гор пожаловал тебе свои короны. Сила и Отвага — под таким именем ты, Анахотеп, правишь на Белой Земле и на Красной Земле, попирая своих врагов. Несокрушимо становление Ра.

Старик сделал нетерпеливый жест. Он был уже слишком стар, чтобы поддаваться лести, которой упивался еще десяток лет тому назад. У него не было никакого права носить пять ритуальных имен фараона, и иногда его раздражало угодничество подданных. Неужели не найдется среди них смельчака, который встанет и прилюдно обвинит его в ереси?