Лабиринт фараона - Брюссоло Серж. Страница 4

Но самое ужасное зрелище представляли собой голые трупы, вытащенные из базальтовых ванн и освобожденные от льняных обмоток: длинные тела желтого или воскового цвета, со сморщенной кожей и заштопанными ритуальными шрамами… Грабители, не церемонясь, обнажали их, чтобы забрать золотые амулеты, запрятанные в складках ткани или приложенные к ранам.

Бандиты часто отламывали у мертвецов пальцы, чтобы снять с них перстни. А некоторые даже отрывали пропитанные камедью руки и ноги трупов, чтобы развести из них костер, так как дрова редки в пустыне, а холодные ночи трудно перенести под открытым небом. Сколько раз Мозе натыкался на подобные места надругательства и находил в пепле руку или ногу какого-нибудь принца, которые, словно хворост, подбрасывали в огонь дрожащие от холода бандиты, жавшиеся к горящему костру.

Мозе мерно покачивался в такт шагам верблюда. Ему ужасно не нравилось, что он нарядился бедуином. Не любил он этот народ и его обычаи. Носить бороду, брить голову, кутаться в слои лохмотьев — все это Мозе выносил с трудом. Он чувствовал себя грязным, пропотевшим, воняющим, как животное, на котором сидел. Будучи истинным сыном Египта, он привык одеваться только в одежду из белого льна, брить все, что можно, выщипывать волосы даже в самых интимных местах и носить на голове длинный надушенный конусообразный головной убор, пахнущий ладаном.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, насколько растянулся караван. На первый взгляд он походил на любой мирный торговый караван, идущий к дельте, чтобы разгрузиться в Бубастисе или Пер-Рамсесе. Верблюды вытянулись в извилистую линию. Они были нагружены тюками, высокими глиняными кувшинами и скатанными коврами, а погонщики прятали под шерстяными накидками медное и бронзовое оружие. Все они на самом деле были солдатами элитного войска. Туго придется тому, кто вздумает на них напасть.

В огромных кувшинах и коврах шириной в четыре локтя были спрятаны царские мумии, которые Мозе усердно пытался защитить от грабителей. Конечно, это довольно таки жалкие саркофага для царских особ, но старый воин с дюжиной золотых мушек не придумал ничего лучшего, чтобы укрыть от алчных глаз порученных ему именитых мертвецов. В каждом кувшине, в каждом ковре находились принц или принцесса, в повязках которых лежали десятки золотых амулетов, инкрустированных ляпис-лазурью.

Мозе возил их через пески и горы, в которых водилось множество львов, постоянно менял их местами. Это был единственный ответный ход, единственная придуманная им стратегия, которые он смог противопоставить действиям воров.

Передвижной кочующий некрополь… Кладбище, беспрестанно переезжающее с места на место.

Мозе со своими мертвецами двигался зигзагами. Найдя какую-нибудь пещеру, он складывал там свой груз на две-три недели и разбивал лагерь среди скал. И всегда был настороже, потому что знал, что в любой момент там может появиться пастух, который предупредит воров. Рассчитывать можно было лишь на кратковременные стоянки, дающие передышку. Рано или поздно они начинали видеть нечто подозрительное: мелькающие тени, силуэты на гребнях холмов. То были вездесущие разведчики. Авангард бандитов.

В таком случае следовало побыстрее сворачивать лагерь и уходить ночью, несмотря на нежелание верблюдов двигаться с места. Из пещеры извлекали мумии, вкладывали их в кувшины, заворачивали в ковры, и кружение по пустыне начиналось сначала.

Вот кем стал Мозе — кладбищенским сторожем, старающимся перехитрить невидимого врага и сопровождаемым раздраженными мертвецами, недовольными бесконечной дорогой. Они, рассчитывавшие на вечный покой, отныне вели жизнь изгнанников, беглецов, все богатство которых теперь составляли несколько внушительного размера драгоценностей из чистого золота. А где же привычная мебель, кровати, сундуки, колесницы, отделанные черным деревом, — все, что когда-то находилось в их последнем жилище? Необходимо было решиться и оставить все это в чреве гробницы, которой грозило разграбление. И как же им теперь занять подобающее их сану положение в загробном мире?

Мозе угадывал их озлобление, их ярость. Они снились ему ночью, когда он с головой укрывался своей накидкой из провонявшей шерсти. Гнев мертвых всегда опасен; он знал, что покойники нетерпеливы и несправедливы, как капризные дети. Придет день, и они отомстят. Недовольные мертвецы были способны на любую проделку. Они, например, проходили сквозь стены из необработанного кирпича, становились на колени у изголовья детской кроватки и душили детей, зажав им рот ладонью. Хорошо было известно, что все болезни, досаждающие людям, также имели своей причиной злость и злопамятность мертвецов, о которых забывали и чьи могилы разрушались.

Мозе иногда радовался, что у него нет ни жены, ни детей. Так что за все придется отвечать ему одному, если мертвые решат его наказать.

Он еще раз обернулся, сердце сжимало дурное предчувствие. Уже несколько недель ему казалось, что за ними следят. Грабители устроили на него охоту, а он никак не мог запутать следы. И напрасно он приказывал укладывать верблюдов, накрывать их тканью цвета песка, заставлял солдат окапываться — ничто не помогало. Раздражающая уверенность продолжала мучить его. Она щекотала затылок, будто острие копеша, изогнутого медного кинжала.

«Это Нетуб Ашра, — шептал ему страх. — Это может быть только он. Другие не вцепились бы с таким упорством. Он умен и разгадал тебя. Ему известно, что на самом деле караван — это кочующее кладбище. Нетуб Ашра, проклятый вожак собачьей стаи, царь шакалов, грабителей гробниц. Ему давно уже следовало отрезать нос и уши. А соглядатаи нома только и мечтают, как бы вырвать бронзовыми щипцами его половые органы».

Нетуб Ашра… Никто не знал его в лицо, но он, бесспорно, был самым отчаянным из грабителей, самым жестоким, потому что не довольствовался тем, что уносил из погребений золото и драгоценные камни; он осквернял мумии, обезображивал их, дабы обречь их души на вечные скитания.

Было в нем что-то богохульское, дьявольское.

Мозе тщетно всматривался в даль. Шел шестой день второго месяца Шему — время сбора урожая, — и пустыня была раскалена как кузнечный горн, в котором потрескивали невидимые огоньки. Погрузиться в нее — значит сгореть заживо. Один за другим засыхали оазисы, но нужно было продолжать двигаться в то время, когда язык распухал во рту, становился шершавым, точно кожа мумии, и зубы царапали его до крови, которая, попав в горло, еще больше возбуждала жажду своим солоноватым вкусом.

Мозе чувствовал себя старым и усталым. Ему надоело убегать зигзагами, уклоняясь от битвы. Когда-то у него были гибкие мускулы, и горячая кровь бурлила в венах, и тогда он встретился бы лицом к лицу с бандитами и уничтожил их.

А теперь Нетуб Ашра в конце концов нагонит караван, потому что он еще молод и не знает, что такое усталость; ко всему прочему в восемнадцать лет он считает себя бессмертным и неуязвимым.

Мозе поднял руку, подавая сигнал к остановке. Уже много дней ни он, ни его люди не разговаривали, так как от жажды любой разговор был болезненным. Им казалось, что вены в горле начнут кровоточить, произнеси они больше трех слов, и было странно видеть этих погонщиков, затерявшихся в пустынном безмолвии, которые общались при помощи жестов, будто опасались ушей врагов.

Мозе оглядел своих спутников. По осунувшимся лицам, лихорадочному блеску в глазах он угадал всеобщее желание покончить со всем этим.

Когда-то они были сильными, здоровыми, но бесконечное бегство их измотало. Все ощущали на себе проклятие и чувствовали вину за то, что потревожили сон мертвых. Эти отборные солдаты уже не понимали, кто они: защитники или святотатцы. И все ждали, что начальник избавит их от этой муки.

Мозе обул сандалии, прежде чем сойти с верблюда, так как раскаленный песок обжег бы подошвы ног. Жар от стоящего в зените Ра, казалось, мог воспламенить ткань одежды, и Мозе не удивился бы, увидев, как обугливается шерсть верблюдов.