Ненастье - Иванов Алексей Викторович. Страница 30

Журналист с напором заговорил в объектив:

— Это митинг матерей?одиночек возле домов, захваченных Комитетом воинов?интернационалистов. Женщины требуют от «афганцев» освободить их квартиры, выделенные для них городским отделом соцобеспечения!

На площадке прогуливали детей молодые мамашки, жёны «афганцев». Они похватали малышей на руки и ошарашенно разглядывали орущих тёток. Понятно было, что эти несчастные бабы митинговали по приказу исполкома.

— Солдат, верни ребёнку дом! Солдат, верни ребёнку дом!

— Это мы, что ли, вас обобрали? — вдруг взвизгнула Лена Спасёнкина.

— У меня муж без ноги! — истерично завопила Настёна Флёрова. — Вы кому поверили, сучки драные? Убирайтесь с моего двора!..

Настёна захлебнулась слезами. Подруги бросились успокаивать её, но с разных сторон на площадке заплакали перепуганные дети.

Тётки, что выкрикивали лозунги, сбились и замолчали. Они смотрели на этот двор с качелями, на лоджии, где сушилось бельё, на злых захватчиц, что прижимали к себе ревущих малышей, и тоже не выдержали — друг за другом заплакали в голос. Девчонки «афганцев» рыдали от обиды и от сочувствия, а матери?одиночки — от замордованности и тоски: ни жилья у них, ни мужей.

— Снимать, как они все воют? — хмуро спросил журналиста оператор.

— Да катись они все, — ответил журналист.

Вскоре после матерей?одиночек во двор вошёл сухопарый пожилой мужчина в просторном дачном костюме. У гостя была выскобленная до красноты служивая физиономия. Гость присел на скамейку, понаблюдал за малышами и мамашами, окликнул одну и попросил позвать Лихолетова.

— Узнаёшь меня? — негромко спросил визитёр у Серёги.

— Узнаю, — усмехнулся Серёга. — Свиягин Иван Робертович, полковник.

Свиягин был начальником городской милиции.

— Неплохо у вас тут, сынок, — сказал полковник. — Вижу, детишек много.

Серёга сразу понял: хотя полковник выглядит как хищник, но на деле — сторожевой пёс. Изображает из себя слугу царя, отца солдатам.

— Видишь, приходится из?за тебя в шпиёна играть.

— Не от меня же ты маскируешься, Иван Робертович, — ответил Серёга.

— Лямичев объявил тебе войну. Матери?одиночки — начало. Будут и другие провокации. Если поддашься, то меня пошлют винтить твоих парней.

— И что же тебе в этом не нравится, Иван Робертович?

Ивану Робертовичу не нравилось, что «Коминтерн» неуправляем. Свои деньги полковник получал за то, что несистемные деятели не мешали делам системных. Но «афганцы» переиграли исполком. Нюхом старого карьериста Свиягин учуял: собственные промахи Лямичев захочет исправить руками милиции. Для Свиягина это закончится катастрофой. Её надо предотвратить.

— Меня, Серёжа, беспокоит, что у меня будет бунт. Если моим ребятам прикажут штурмовать твои дома, то мои откажутся выполнять приказ.

В таком случае Свиягину придётся подавать в отставку.

— Зришь в корень, полковник, — довольно сказал Серёга. — В милиции у тебя работают двести два «афганца». Сорок три получили здесь квартиры.

— Это называется «пятая колонна».

— А у нас это называется «афганская идея».

— И что же нам всем делать, сынок? Будем договариваться?

Серёга торжествовал, но старался этого не показать. Он считал, что повязал милицию по рукам и ногам, что может теперь диктовать условия.

— Давай, — охотно согласился Серёга. — Я не поведусь на провокации, а ты, Иван Робертович, не присылай ко мне ОМОН. И живём мирно.

Полковник по?отечески улыбался Лихолетову. Парень молодец. Сумел подобраться для укуса. Однако главное в укусе — не разжимать челюстей.

— Идёт, командир. Но учти, что твоих бойцов я всегда могу вычистить с работы. Ты за них отвечаешь. Так что мы оба держим друг друга за яйца.

Свиягин покровительственно похлопал Лихолетова по плечу и встал.

— Уютно тут у вас, — оглядываясь, заметил он. — Подо мной фирмочка работает, кабельное телевидение проводит. Скидку сделает. Сосватать?

— Подумаю.

— Подумай, Серёжа. Я всё понимаю. Я вам не враг. У меня сын в Афгане служил. Я на полголовы поседел. Пятьдесят шестая бригада, Кундуз.

— А чего он в «Коминтерне» не состоит?

— Он в Москве. Зря я, что ли, в Батуеве ишачу?

И с июля 1992 года началась осада домов «на Сцепе», она же — «афганское сидение». Горисполком не выдавал «Коминтерну» ордера на квартиры, Лямичев искал способ освободить высотки, а парни упрямо ждали, когда власть сдастся. Никто не думал, что ожидание растянется почти на год. Серёга просил Немца потерпеть всего?то месяц?другой. Для Немца квартира превратилась в гибрид КПП и казармы. В «блиндаже» всегда торчали двое?трое дозорных: курили и пили пиво, смотрели видик, играли в карты, болтали и ржали, куда?то звонили, варили пельмени, дрыхли на раскладушках.

Поначалу Серёга и его штабные опасались, что горисполком отключит «на Сцепе» электричество, газ и воду, но этого не случилось. Разумно: если бы Лямичев решился на такое, «Коминтерн» сразу бы ударил по исполкому, а исполком сам желал атаковать. Он давил на «афганцев» психологически.

Однажды июльским днём во двор «на Сцепе» снова пришли пикетчики. Десяток озлобленных мужиков встали на пустой площадке для мусорных контейнеров и развернули плакаты: «Вы убивали, а мы спасали!», «Квартиры строили для всех!», «Мы умираем — вы жируете!» Это были «чернобыльцы», ликвидаторы аварии на атомной станции. Пикет снимали репортёры.

Командиром дозора в «блиндаже» в тот день был Вася Колодкин. Он позвонил Серёге в «Юбиль» и всё рассказал. Серёга не церемонился:

— Пните им под жопу, но культурно. Нефиг на подляну вестись, не дети.

«Чернобыльцев» и репортёров вытолкали со двора на улицу.

Потом были пикеты инвалидов, учителей, очередников, врачей, бывших детдомовцев, пенсионеров. Похоже, городской собес всех своих просителей в обязательном порядке направлял на пикеты к «афганцам». И довольно часто вместе с пикетчиками приезжали журналисты городских телепрограмм.

Дозорные с балкона «блиндажа» видели, как исполкомовский автобус высаживает подневольных протестантов, которые угрюмо проходят во двор и всегда одинаково выбирают для акции площадку под мусорные контейнеры.

— Мужики, они же вас имеют! — кричали с балкона дозорные. — Мужики, щас выбрасывать вас придём!..

Милиция пикетчиков не охраняла. «Афганцы» и вправду выбрасывали гостей, несколько раз побили, а по вечерам смотрели в новостях сюжеты про то, что они — зверьё. Это действительно угнетало. Становилось ясно, что город относится к «афганцам» плохо. И вовсе не из?за войны в Афгане, не из?за каких?то там преступлений в далёкой и неизвестной стране.

Серёга однажды пришёл в «блиндаж» выпить с парнями пива.

— А хрена ли вы хотите, бойцы? — спросил он. — Мы же не терпилы, вот этого нам и не прощают. Херовый расклад, ясен пень, но куда деваться? В Древнем Риме солдаты воевали по принципу: делай, что должен, и будь, что будет. Так что, бойцы, держим оборону. Пошли они все нах, онанимы.

— А я, Серый, кому?нибудь в следующий раз точно челюсть сверну, — признался Саня Ковылкин. — Чего бы и нет? Мы же убийцы.

«Здесь живут убийцы», «Здесь живут насильники» — большими буквами было написано на стенах «афганских» высоток с фасадной стороны. Надписи появились ночью и были сделаны прочной масляной краской.

Но в целом в «блиндаже» было круто. Немцу нравилось, что парни всегда рядом, хотя и сложно было уединиться с Людой, с которой в те дни он едва?едва начал встречаться. Однако товарищество казалось Немцу важнее перепихона: оно порождало дивное ощущение полноты бытия. Хотя вот пили они тогда, конечно, слишком много. По причине молодости, здоровья и неистребимой радости жизни они считали, что непременно надо напиваться в хлам, соревнуясь, кто больше выжрет; надо орать и совершать подвиги. С обоих домов парни повадились бегать в «блиндаж» без всяких дежурств. Все они были ещё мальчишками, им хотелось в весёлую компанию, а не в семью. И если мучила совесть, что бросают жён и детей ради побухальника, то они вспоминали Афган: Афган словно бы оправдывал безобразия на гражданке.