На пороге ночи - Брюссоло Серж. Страница 38

«Не важно, – убеждал он себя, – Ахилл, Патрокл… они этим занимались, нет никаких сомнений. Даже в замке, у меня дома, Пако так развлекался со своими дружками, я однажды застал его в парке. Уверен, оттого он меня и ненавидел – знал, что мне все известно. Все пройдет, и нечего об этом больше думать. Буду считать, что меня ранили на войне. Никто ни о чем не догадается…»

Физический контакт, навязанный Робину, травмировал его меньше, чем сознание того, что он совершил ошибку, приняв Хилтона Крапшоу за ангела-хранителя, посланца Антонии. Боже, до чего же он был глуп! Такая наивность заслуживала сурового наказания, и несправедливо было жаловаться на судьбу или хныкать, если он сам полез к волку в пасть.

«Ахилл, Патрокл… – повторял Робин. – А ведь они были великие воины…»

18

Психолог Санди Ди Каччо, состоящая на службе в местном отделении ФБР, поставила на стол чашку с кофе и задержала взгляд на досье, которое только что достала из портфеля. Санди, приближавшаяся к сорокалетнему рубежу, была красивой, элегантной женщиной со статной фигурой, безупречные линии которой поддерживались постоянной гимнастикой. Но в одном ее средиземноморское происхождение сыграло с ней злую шутку – она очень рано начала седеть. Если быть точнее, то с двадцати двух лет, когда она еще училась в университете. В том возрасте, когда подруги Санди превращались из блондинок в брюнеток и наоборот исключительно из соображений кокетства, несчастная девушка красила волосы, чтобы скрыть досадные признаки преждевременного старения. Втайне Санди до сих пор сетовала на судьбу, которая обошлась с ней несправедливо, и это чувство резко обострилось после того, как ей, двадцативосьмилетней, один не слишком деликатный любовник сказал, что у нее и в интимной части тела появились седые волоски. Когда Санди поделилась своими терзаниями с психоаналитиком, ее бывшим учителем, «контролером» на профессиональном жаргоне, тот, разумеется, предложил ей «над этим поработать». Тогда Санди чуть не дала ему пощечину. Воистину, для двух полов стрелки часов вращались с разной скоростью. «Для нас каждый год идет за два! – вспылила Санди. – Время мужчин и женщин нельзя черпать одной ложкой!»

«Вот-вот, – подхватил аналитик, – вы только что сказали „ложкой“. А по Фрейду в сновидениях предметы столовой утвари являются сексуальными символами».

Хотя Санди и сама прибегала к такому приему, возможно, даже чаще, чем следует, она в глубине души ненавидела эти уловки психиатров, повторяющих последние слова пациентов, чтобы направить беседу в нужное русло, избегая при этом прямых рекомендаций.

Несмотря на чувственные губы и густые ресницы, Санди Ди Каччо воспринималась коллегами по работе как женщина холодная, едва ли не фригидная, что на самом деле было, конечно, не так. Но она давно с этим смирилась. Типичный случай, когда представительница так называемого слабого пола работает в почти исключительно мужском коллективе, упорно сопротивляясь ухаживаниям сослуживцев. Поскольку никому из коллег не удается добиться свидания, упрямица тут же зачисляется в разряд фригидных или даже лесбиянок. То же произошло и с Санди. Она не знала, какое из двух зол лучше. Быть лесбиянкой означало, что отныне весь женский персонал мог видеть в каждой ее улыбке призыв к установлению более тесных отношений, в то время как фригидность влекла за собой лишь жалостливые взгляды, которые адресуют обычно кому-то ущербному, однако последнее все-таки не обрекает на полное одиночество.

Поймав себя на этих размышлениях, Санди попыталась встряхнуться и взяла в руки досье. Речь вновь шла о маленьком Робине, найденном неделю назад лесниками недалеко от Пука-Лузы, в конце заброшенного железнодорожного перегона. Когда ребенка, обессилевшего от голода и жажды, стали расспрашивать, он с маниакальной настойчивостью повторял, что у него украли велосипед и все его вещи. Робина поместили в больницу, чтобы провести полное медицинское обследование, чему он яростно сопротивлялся. Врачи сразу же обнаружили на теле мальчика гематомы и царапины, оставленные человеческими руками, и повреждения анального отверстия. Не было сомнений, что ребенка изнасиловали. Итак, через несколько недель после возвращения в свою семью Робин убежал и подвергся насилию со стороны агрессора, фоторобот которого толком не удалось составить.

В дверь постучали, и в кабинет Санди вошел специальный агент Матайас Грегори Миковски. Красивый мужчина, каких обычно боготворят секретарши, и не только они. Высокие скулы, густые курчавые волосы, выдерживающие любые природные катаклизмы. «Каракуль, а не волосы», – подумала Санди. Он любил свои руки, сильные, ухоженные, с безупречно обработанными ногтями, и охотно жестикулировал, зная, что женщин от этого бросает в дрожь. За время работы в местном отделении Федеральной службы Миковски успел уложить на месте троих преступников (белых, только белых, ни одного черного – любил он подчеркнуть) и не делал из этого никакого секрета. Специальный агент до сих пор оставался холостяком, любил играть в гольф и питал неприязнь, граничащую с фобией, к любым проявлениям волосатости: бороде или усам. Секретарши судачили, стыдливо хихикая, что своих любовниц Миковски заставлял полностью избавляться от волосяного покрова на теле. Втайне убежденный в своем высоком предназначении, Матайас, вынужденный тянуть лямку в региональном отделении, страдал от уколов самолюбия, приписывая несправедливость такого назначения исключительно своему русскому происхождению, которое, по всей видимости, лишало его доверия шефов. «Коммунизм не передается генетическим путем», – любил он шутить. Когда случалось перебрать пива, он всегда пускался в откровения, садясь на своего любимого конька.

Не дожидаясь приглашения, агент Миковски опустился в кресло. Но ведь он был здесь у себя, в отличие от Санди, исполнявшей роль консультанта.

– Каково твое мнение? – поинтересовался он. – Что ты обо всем этом думаешь? Странно, не правда ли? Бозман считает, что Робина выследил похититель, чтобы в последний раз воспользоваться своей жертвой.

– Идиотское предположение, – не замедлила с ответом Санди. – Зачем в таком случае нужно было его выставлять за дверь месяцем раньше? Что сообщила мать?

– Ничего существенного, – сказал Миковски, и на его лице отразилось сомнение. – Избегает прямых ответов. Она-то думала, что мальчишка отправился к лесорубам куда-то в горы, что меня, мягко говоря, удивляет… Заполучив своего пропавшего ребенка, мать сразу посылает его на лесопилку в десяти милях от фермы. Однако Робин следовал совсем по другому маршруту, когда на него напали. Похоже на то, что он удрал из дома и пошел вдоль путей, чтобы тайком пробраться в какой-нибудь поезд. И второе темное место: внезапно заболевший дед – у него апоплексический удар. Такое ощущение, что между мальчишкой и старым безумцем произошла какая-то драма. Мать пытается уйти в сторону и по возможности старается сгладить их отношения.

– А как быть с изнасилованием? – напомнила Санди. – Думаешь, старик приставал к Робину и поэтому тот решил уйти?

– Наверняка, – ответил Миковски. – Бывает и не такое. Если бы ребенок заговорил, можно было бы прищучить этого Джедеди и засадить в тюрьму. Он пользуется в деревне дурной славой.

– Робин ничего не скажет, – вздохнула Санди. – Он боится. К сожалению, на его теле не обнаружено следов спермы. Либо у насильника не было эякуляции, либо он захватил с собой презерватив. Как это ни абсурдно, но многие заключенные именно в тюрьме привыкают ими пользоваться из боязни заразиться СПИДом. К тому же немало тех, кто считает, будто презерватив «дематериализует» половое сношение. Исключая телесный контакт, резинка лишает половой акт подлинной значимости. Подобное мнение получает сейчас все большее распространение. Некоторые женщины думают, что обмануть мужа, используя во время близости с другим это средство защиты, не в счет, поскольку не происходит смешения гормонов. Они утверждают, что не испытывают после такой измены чувства вины. Одна моя пациентка во всеуслышание заявляет, что видит в таких взаимоотношениях что-то вроде гинекологического обследования…