Дети капитана Гранта (илл. П. Луганского) - Верн Жюль Габриэль. Страница 34

Хладнокровно обдумав положение, Гленарван понял, что надо на что-то решиться.

— Через какой-нибудь час у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня, — сказал он, — и, конечно, нам нужно не ждать этого, а что-нибудь делать.

Он подошел к Талькаву и, припоминая все испанские слова, сохранившиеся в его памяти, начал с ним разговор, часто прерываемый выстрелами.

Не без труда удалось собеседникам понять друг друга. К счастью, Гленарвану были известны повадки гуаров. Без этого он не понял бы слов и жестов патагонца. Все же прошло с четверть часа, прежде чем он начал рассказывать Роберту о содержании своего разговора с Талькавом.

— И что же он ответил? — спросил Роберт Грант.

— Он сказал, что нам во что бы то ни стало надо продержаться до рассвета. Гуар выходит на добычу только ночью, а с зарей возвращается в свое логово. Это ночной хищник: он труслив и боится дневного света — своего рода сова, только четвероногая.

— Что ж, будем защищаться до рассвета!

— Да, мой мальчик, и защищаться ножами, когда ружья станут бесполезны.

Талькав уже начал подавать этому пример: и когда какой-нибудь волк слишком приближался к пылавшему костру, патагонец, сжимая в руке нож, протягивал ее через пламя, и каждый раз клинок обагрялся кровью волка.

Между тем средства обороны были на исходе. Около двух часов ночи Талькав бросил в костер последнюю охапку сухой травы; зарядов же оставалось всего на пять выстрелов.

Гленарван с грустью оглянулся вокруг.

Он думал о мальчике, стоявшем подле него, о своих товарищах, думал обо всех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском, доверчивом воображении опасность не казалась неминуемой. Но Гленарван думал о ней за него. Ему рисовалась ужасная, неизбежная участь: быть растерзанными заживо. Не владея больше собой, он привлек к себе Роберта, прижал его к груди и со слезами, которых не в силах был удержать, поцеловал его в лоб.

Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.

— Я не боюсь, — промолвил он.

— И не надо бояться, мой мальчик, ты прав, — ответил Гленарван. — Через два часа рассветет, и мы будем спасены… Молодец, Талькав! Молодец, мой храбрый патагонец! — крикнул он, увидев, что индеец убил ударами приклада двух огромных волков, порывавшихся перепрыгнуть через огненную преграду.

Но в эту минуту при угасающем свете костра Гленарван увидел стаю волков, идущую плотными рядами на приступ рамады.

Развязка этой кровавой драмы приближалась. Костер мало — помалу угасал. Равнина, до сих пор освещенная, погружалась во мрак, и в этом мраке снова замелькали фосфоресцирующие глаза красных волков. Еще несколько минут — и вся эта огромная стая устремится в загон.

Талькав выпустил последний заряд из своего карабина, прикончив еще одного врага. Истощив свои боевые припасы, патагонец скрестил руки на груди. Голова его склонилась. Казалось, он молча что-то обдумывал. Изыскивал ли он какой-нибудь смелый, невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную стаю? Гленарван не решался задать ему вопрос.

Тут волки вдруг изменили свой план нападения: они стали удаляться, и их оглушительный вой сразу прекратился. На равнине воцарилась мрачная тишина.

— Они уходят, — промолвил Роберт.

— Быть может, и так, — отозвался, прислушиваясь, Гленарван.

Но Талькав, догадавшись, о чем они говорят, отрицательно покачал головой. Патагонец знал, что хищники не уйдут от верной добычи до тех пор, пока заря не загонит их в темные логова.

Однако тактика врагов явно изменилась: они уже не пытались ворваться через вход в рамаду, а избрали новый, еще более страшный способ действий. Гуары, отказавшись от намерения проникнуть через вход, который так упорно отстаивался огнем и оружием, обошли рамаду и напали на нее с противоположной стороны. Вскоре осажденные услышали, как когти хищников раздирают полусгнившее дерево. Между расшатанными кольями уже просовывались сильные лапы, окровавленные морды. Перепуганные лошади, сорвавшись с привязи, метались, обезумев от ужаса, по загону.

Гленарван схватил мальчика и прижал к себе, решив защищать его до последней возможности. Быть может, у него мелькнула безумная мысль попытаться спастись с Робертом бегством, но в этот миг взгляд его упал на индейца. Талькав, только что быстро ходивший по загону, как дикий зверь в клетке, вдруг подошел к своей дрожавшей от нетерпения лошади и принялся тщательно седлать ее, не забывая ни одного ремешка, ни одной пряжки. Казалось, возобновившийся с удвоенной силой вой хищников совершенно перестал его беспокоить. Гленарван смотрел на патагонца с ужасом.

— Он бросает нас на произвол судьбы! — воскликнул он, видя, что Талькав готов прыгнуть в седло.

— Талькав? Никогда! — сказал Роберт.

И действительно, индеец собирался не бросить друзей, а спасти их.

— Говорю тебе, что я поеду! — крикнул Гленарван, вырывая из рук Талькава повод. — А ты спасай мальчика! Доверяю тебе его, Талькав!

Гленарван в возбуждении перемешивал испанские слова с английскими. Но что значит язык! В такие грозные мгновения все выражают жесты и люди сразу понимают друг друга.

Но Талькав настаивал на своем, спор затягивался, а опасность с секунды на секунду все возрастала. Изгрызенные колья уже начинали поддаваться натиску волков.

Ни Гленарван, ни Талькав не хотели уступать друг другу. Индеец увлек Гленарвана к входу в загон; он показывал ему на освобожденную от волков равнину. Своей страстной речью он стремился заставить понять Гленарвана, что нельзя терять ни секунды, что в случае неудачи в наибольшей опасности окажутся оставшиеся; наконец, что он один достаточно знает Тауку, чтобы использовать для общего спасения изумительное проворство и быстроту ее бега. Но Гленарван в ослеплении упорствовал: он во что бы то ни стало хотел пожертвовать собой.

Вдруг его отбросил в сторону сильный толчок. Таука поднялась на дыбы и, рванувшись вперед, перелетела через огненную преграду и лежавшие за ней трупы волков.

В ту же минуту донесся детский голос:

— Да спасет вас бог, милорд!

И перед глазами Гленарвана и Талькава промелькнула фигурка Роберта, вцепившегося в гриву Тауки, — промелькнула и исчезла во мраке.

— Роберт! Несчастный! — крикнул Гленарван.

Но этого крика не расслышал даже индеец: раздался ужасающий вой. Волки, бросившись за лошадью, с невероятной быстротой помчались на запад.

Талькав и Гленарван выбежали из рамады. На равнине уже снова водворилась тишина; лишь вдали среди ночного мрака ускользала смутная волнообразная линия.

Подавленный, ломая в отчаянии руки, Гленарван упал на землю. Он поднял глаза на Талькава. Тот улыбался со свойственным ему спокойствием.

— Таука — хорошая лошадь! Храбрый мальчик! Спасется… — повторял патагонец, подкрепляя слова кивками головы.

— А если он упадет? — сказал Гленарван.

— Не упадет!

Несмотря на эту уверенность Талькава, несчастный Гленарван провел ночь в страшной тревоге. Он даже не думал о том, что с исчезновением стаи волков для него исчезла и опасность. Он хотел скакать на поиски Роберта. Индеец не пустил его и дал ему понять, что с их лошадьми догнать Роберта немыслимо, что Таука, конечно, опередила своих врагов и найти ее в темноте невозможно. Словом, по его убеждению, надо было ждать рассвета и только тогда начинать поиски Роберта.

В четыре часа утра стала заниматься заря. Сгустившийся у горизонта туман вскоре окрасился бледным золотом.

Прозрачная роса пала на равнину, и утренний ветерок закачал высокие травы. Пришло время отправляться.

— Поедем! — сказал индеец.

Гленарван молча вскочил на лошадь Роберта. Вскоре оба всадника неслись галопом прямо на запад, навстречу второму отряду.

Целый час они бешено мчались, ища глазами Роберта и все боясь увидеть его окровавленный труп. Гленарван немилосердно всаживал шпоры в бока своей лошади. Вдруг послышались ружейные выстрелы, раздававшиеся через определенные промежутки времени, как будто кто-то подавал сигналы.