Самый жестокий месяц - Пенни Луиз. Страница 41

– И кто же эти «они»?

– Люди в Квебекской полиции, которые остаются преданными Арно.

Лакост выпалила это не задумываясь. Еще бы, ведь она все утро размышляла об этом, вот и пришла к такому заключению.

Как он воспримет ее слова?

Арман Гамаш смотрел через стол прямо ей в глаза. Его собственные карие глаза глядели спокойно, задумчиво и уверенно. Агент Лакост никогда не забывала, что в любом хаосе, невзирая на все угрозы и стрессы, на все нападки, словесные и физические, они продолжали ловить преступников. И всегда за все отвечал спокойный и сильный старший инспектор Гамаш. Он стоял во главе их отдела, и на то были свои основания: он ни разу не дрогнул. Как не дрогнул и сейчас.

– Пусть они остаются при своих причинах, – сказал он наконец. – Мне не обязательно об этом думать.

Он обвел взглядом свою команду. Даже агент Николь смотрела на него, чуть приоткрыв рот.

– А как насчет остальных? – спросила Лакост. – Местных жителей? Или других агентов полиции? Ведь люди поверят в это.

– И что?

– Это может повредить нам.

– И что я должен сделать? Выйти на улицу и кричать, что все это ложь? Я могу сделать две вещи. Могу расстроиться и разволноваться. А могу не обращать на это внимания. Как по-вашему, что я выберу?

Он улыбнулся. Напряжение спало впервые с той минуты, как они собрались, и все смогли продолжить ланч и свои отчеты. К тому времени, когда Оливье забрал пустые тарелки и принес сырную закуску, Бовуар и Гамаш уже успели разогреть своих подчиненных. Робер Лемье сообщил о своем разговоре с месье Беливо.

– Что нам известно о его жене? – спросил Бовуар. – Как ее звали – Жинетт?

– Пока нам ничего не известно, – сказал Лемье, – кроме того, что она умерла несколько лет назад. Это важно?

– Может, и важно. Жиль Сандон намекал, что смерть двух женщин, с которыми был связан месье Беливо, неслучайна.

– Возможно, ему об этом нашептало дерево, – пробурчала Николь.

– Что это вы там бормочете, агент? – напустился на нее Бовуар.

– Ничего, – ответила она. Суп капал с ее волос на подбитые плечики дешевого костюма, на груди скопились крошки. – Я просто не думаю, что мы должны серьезно относиться к тому, что говорит Сандон. Он явно чокнутый. Да вы только послушайте – он с деревьями разговаривает. То же и эта колдунья. Рассыпает соль, зажигает свечи и говорит с мертвыми. Неужели вы воспринимаете всерьез то, что она говорит? – Этот вопрос она адресовала Арману Гамашу.

– Идемте со мной, агент Николь.

Гамаш аккуратно положил салфетку на стол и поднялся. Не сказав больше ни слова, он открыл застекленную дверь в мощенный плиткой внутренний дворик в той части бистро, что выходила на реку.

Бовуар представил себе на мгновение, как шеф швыряет Николь в воду, как ее руки молотят пенистую воду и исчезают в пучине и как ее тело через неделю выносит в несчастный Атлантический океан.

Но вместо этого команде пришлось наблюдать, как Николь бешено жестикулирует и даже топает ногой, а Гамаш слушает с суровым и серьезным лицом. За ревом реки их разговор не был слышен. Наконец Гамаш поднял руку, и Николь замолчала. Он заговорил. Она выслушала, развернулась и пошла прочь.

Гамаш с озабоченным видом вернулся в бистро.

– Она уезжает? – спросил Бовуар.

– Она возвращается в оперативный штаб.

– А потом?

– Потом она пойдет со мной в старый дом Хадли. Я хочу, чтобы вы тоже пошли, – сказал Гамаш агенту Лакост.

Жан Ги Бовуар сумел промолчать и даже выслушал отчет Изабель Лакост, хотя мысли его метались. Почему агент Николь здесь? Почему? Если ничто не случается беспричинно, то какова причина ее пребывания здесь? Он чувствовал, что такая причина есть.

– Мадлен Фавро было сорок четыре года, – докладывала Лакост ясным, четким голосом. – Урожденная Мадлен Мари Ганьон, выходец из монреальского среднего класса, росла в квартале Нотр-Дам-де-Грас. На Гарвард-стрит. Воспитание англоязычное.

– Англоязычное? – переспросил Лемье. – Это с такой-то фамилией?

– Ну, скажем, полуанглийское, – признала Лакост. – Отец француз, мать англичанка. Фамилия французская, но воспитание по большей части английское. Училась в школе в Нотр-Дам-де-Грас. Секретарь школы даже помнит ее. Сказала, что в главном коридоре школы висит несколько фотографий Мадлен. Она была спортсменкой года и президентом школьного совета. В общем, из той группы ребят, которым все удается. Еще она была капитаном болельщиков.

Гамаш порадовался, что при этом не присутствовала Николь. Он мог себе представить, как бы она отреагировала на эту литанию успеха.

– А отметки? – спросил он.

– Секретарь обещала посмотреть архивы. К нашему возвращению в оперативный штаб информация уже должна поступить. После школы…

– Секунду, – остановил ее Гамаш. – А Хейзел Смит? Про нее ты спрашивала? Они ведь вместе учились.

– Да, спрашивала. Хейзел Ланг. Ей тоже сорок четыре. Жила на Мелроуз-авеню в том же монреальском квартале.

Гамаш знал этот район. Старые, основательные дома. Деревья и скромные садики.

– Секретарь обещала и по ней прислать информацию.

– Но ее она не вспомнила.

– Нет. Да и как вспомнить – столько лет прошло. Мадлен после школы поступила в Университет Куинс, изучала инженерное дело, потом поступила на работу в «Белл Кэнада». Уволилась четыре с половиной года назад.

Бовуар поедал взглядом Гамаша. Все никак не мог выкинуть из головы его перепалку с Николь. Если бы кто-нибудь из них позволил себе говорить с шефом таким образом, то был бы мигом выставлен за дверь. И вполне заслуженно. А если говорить откровенно, никто из них не позволял себе так говорить с Арманом Гамашем. И не из-за инстинкта самосохранения, а из уважения к шефу.

Почему Николь так разговаривает с ним и почему он не поставит ее на место?

– Женщина, с которой я говорила, работала в другом департаменте и на более низком уровне, – продолжила свой доклад Лакост, – но она говорит, что мадам Фавро была очень справедливым начальником и очень умной. Она нравилась людям. Я также говорила с ее боссом. Его зовут Поль Маршан. – Лакост заглянула в свои записи. – Он вице-президент «Исследований и разработок». Мадлен Фавро работала начальником отдела. Разработка изделий. Она к тому же тесно сотрудничала с отделом маркетинга.

– Значит, когда появлялось новое изделие, например телефон или что-нибудь такое, – сказал Лемье, – она участвовала в этой работе.

– Ее специализацией были информационные технологии. Очень важная область. Как говорит ее босс, она возглавила это направление незадолго до того, как уволилась.

Гамаш ждал. Изабель Лакост была одним из его лучших агентов, и если бы инспектор Бовуар по какой-либо причине ушел от него, то заместителем Гамаша стала бы она. Ее доклады были тщательными, четкими и лишенными всяких амбиций.

– Она состояла в браке с Франсуа Фавро, но брак оказался неудачным. Несколько лет назад они развелись. Однако ее босс не думает, что именно это стало причиной увольнения. Он спрашивал у нее, почему она уходит, и она высказалась как-то неопределенно, но ее решение уволиться было неколебимым, и он уважал его.

– У него были какие-то соображения на этот счет? – спросила Гамаш.

– Да. – Лакост улыбнулась. – Шесть лет назад у Мадлен Фавро был диагностирован рак груди. Месье Маршан полагает, что именно это вкупе с разводом и послужило причиной ее ухода. Ему было жаль терять ее. Я слышала это по его голосу – она ему нравилась.

– Уж не был ли он влюблен? – спросил Гамаш.

– Не знаю. Но его чувства, мне кажется, выходили за границы обычного уважения. Ее уход огорчил его.

– А потом она приехала сюда, – сказал Гамаш, откинувшись на спинку стула.

В дверь постучал Оливье – принес кофе и поднос с десертом. Он задержался несколько дольше, чем, на взгляд Гамаша, было необходимо, и наконец ушел, сметя крошки со стола, но не получив ни крошки информации.

– Детей у нее нет? – спросил Лемье.

Лакост отрицательно покачала головой и взяла шоколадный мусс в хрустальном бокале, украшенный настоящим кремом и малиной. Она подтащила к себе темный густой кофе, довольная своим докладом и ланчем.